Отправлено: 12.05.13 09:40. Заголовок: Теологические источники западной традиции права

Теологические источники западной традиции права

Невозможно понять революционность западной традиции права, не исследовав ее религиозного измерения. Кто-то сказал, что метафоры позавчерашнего дня — это аналогии дня вчерашнего и понятия сегодняшнего. Так, правовые метафоры XI столетия стали правовыми аналогиями XII в. и правовыми понятиями века XIII. Правовые метафоры, лежащие в основании правовых аналогий и понятий, были главным образом религиозной природы. Это были метафоры Страшного суда и чистилища, жертвы Христа за грехопадение Адама, пресуществления хлеба и вина в таинстве причащения, отпущения грехов в таинстве покаяния, власти священства "связывать и разрешать, то есть налагать или снимать вечное наказание.

Другие правовые метафоры носили в основном феодальный характер, хотя и имели религиозный налет: метафоры чести, возмещения за нарушение чести, метафоры присяги в верности, взаимных уз службы и защиты. Все эти метафоры были частью единого здания обрядов и мифов. (Слово "миф" употребляется здесь не в старом значении "легенда", а в противоположном и ныне широко принятом значении "священной истины".)

Что же показывает такое исследование?

Из него ясно, что истоки основных институтов, понятий и ценностей западных правовых систем лежат в религиозных обрядах, литургических нормах и доктринах XI—XII вв., которые отражали новые воззрения на смерть, грех, наказание, прощение, спасение, а также и новые представления об отношении божественного к человеческому и веры к разуму. За прошедшие века эти религиозные воззрения и представления коренным образом изменились, и сегодня их теологические источники, по-видимому, иссякают. Однако сформировавшиеся на их основе правовые институты, понятия и ценности живы и часто ничуть не изменились. Западная наука права — это светская теология, которая часто выглядит бессмыслицей, так как ее богословские посылки уже никто не признает.

Приведу один эксцентричный пример, чтобы пролить свет на парадоксы правовой традиции, потерявшей связь со своими теологическими истоками. Если, например, находящийся в здравом рассудке человек совершит убийство и будет приговорен к смерти, а после этого сойдет с ума прежде, чем приговор приведут в исполнение, казнь будет отложена до его выздоровления. Таков закон в западных и многих незападных странах.

А почему? Для Запада исторически правильный ответ таков: если человека казнят, пока он не в своем уме, он лишается возможности добровольно исповедаться в своих грехах и принять святое причастие. Следует дать ему возвратиться в рассудок перед смертью, чтобы душа его не обрекалась на вечный адский огонь, а могла бы искупить свои грехи в чистилище и, в конце концов, на Страшном суде, войти в царствие небесное. Однако, если вы ни во что это не верите, какой смысл сохранять человеку жизнь до выздоровления, а уж потом убивать его?

Приведенный пример сам по себе незначителен, однако ясно показывает, что правовые системы стран Запада и всех других стран, подпавших под влияние западного права, являются светским осадком религиозных воззрений и представлений, которые исторически выражались сначала в литургии, обрядах и учении церкви, а впоследствии в институтах, понятиях и ценностях права. Когда отсутствует понимание этих исторических корней, многие части права кажутся лишенными всякого источника и всякого обоснования.

 Отправлено: 12.05.13 09:41. Заголовок: Страшный суд и чистилище

Страшный суд и чистилище

Христианство унаследовало от иудаизма веру в Бога, который одновременно и любящий отец, и праведный судия. Это парадоксальный Бог, который сочетает в себе и милосердие и правосудие. С одной стороны, Бог наказывает зло и вознаграждает добро; человек отвечает перед Ним за свои поступки. С другой стороны, Бог всегда готов сжалиться над человеческой слабостью и не воздает ему полной мерой за ослушание. "Разве я хочу смерти беззаконника? — говорит Господь Бог. — Не того ли, чтобы он отвратился от путей своих и был жив?"

Христианство также унаследовало от иудаизма веру в то, что в конце истории Бог придет судить все народы мира, перед ним предстанут души всех людей, когда-либо живших на земле. В Ветхом завете судный день ожидается с радостью: конечно, многие понесут наказание, но в то же время наступит мессианская эра мира, справедливости и любви. Так и христианское учение утверждает, что в конце времени Христос вернется на землю, чтобы "судить живым и мертвым", и что таким образом он установит на свете свое царство мира, справедливости и любви.

Однако угроза вечных мук и соответствующий акцент на раскаянии и прощении в Новом завете сильнее, чем в Ветхом. Христос заявляет, что в конце истории, "когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей", "соберутся пред Ним все народы" и он разделит людей на две группы: те, кто при жизни на земле заботился о голодных, больных, голых, о странниках и об узниках в темнице, получат жизнь вечную, а те, кто пренебрегал ими, "пойдут в муку вечную".

Вера в то, что Бог — праведный судья и что Христос вернется как судья, играла важную роль в развитии правовых ценностей и восточной, и западной христианской церкви. В первые столетия своей истории, когда церковь состояла по преимуществу из многочисленных маленьких общин тайных верующих, правовые ценности были большей частью растворены в ценностях религиозных и нравственных. Провозглашались высокие нормы поведения, а для разрешения споров между христианами были установлены неофициальные процедуры, но не было сделано никакой попытки создать новую христианскую правовую систему. Вопросы отношения права к христианской вере были главным образом вопросами отношения христиан к иудейскому и римскому праву.

Ранняя церковь считала, что иудейский закон не имеет обязывающей силы для христиан-неевреев, а соблюдение его не считалось путем к спасению; хотя церковь мыслилась историческим продолжением еврейства, она объединяла и другие народы, каждый со своим собственным правом. Тем не менее, библейский закон (хотя и не раввинский) носил обязывающий характер в ином смысле, а именно в качестве откровения нравственных норм, установленных Господом для человека. Вот что писал апостол Павел членам церкви в Риме: " закон свят, и заповедь свята и праведна и добра" (Рим. 7:12). Это означало, что христиане должны усвоить библейский закон, всем сердцем верить в воплощаемые им истины, и должны делать добро не столько в силу правовых предписаний и санкций, сколько из веры, надежды и любви.

Аналогичным образом церковь в первые три века уважала римский закон, но отвергала его абсолютный авторитет. С одной стороны, считалось, что "существующие... власти от Бога установлены" (Рим. 13:1), с другой стороны, безнравственный закон по совести не имеет обязывающей силы. Мог даже возникнуть прямой долг ослушаться его. Принцип гражданского неповиновения был фактически неотъемлемой частью жизни ранней церкви, ведь сама христианская вера была незаконна.

Так, иудео-христианское убеждение в том, что Господь есть судья, а также и законодатель (ведь Библия занимает "активную" позицию по вопросу божественного правосудия), сначала рассматривалось в церкви почти исключительно в связи с такими высшими соображениями, как природа и предназначение человека, борьба сил света и тьмы в его душе, объяснение человеческого страдания, смысл жизни и смерти. Не было сделано никакой попытки, да и не было никакой возможности переделать закон государства так, чтобы он соответствовал божественному закону.

Обращение в христианство императора Константина в начале IV в. и объявление христианства государственной религией империи поставили во всей неприкрытой наготе вопрос: может ли христианство способствовать роли правителя как верховного судьи и верховного законодателя в пределах своего государства? Вопрос этот приобрел особую остроту в связи с тем, что император считался главой церкви и представлял Христа на земле. Ответ, в сущности, не отличался от того ответа, который давался на этот же вопрос при обращении в христианство германских королей в V—VII вв.

Христианство было воспринято не как социальная программа, а как апокалиптическая вера. Однако оно имело определенный уклон к социальной реформе, который даже самые не от мира сего сторонники христианского учения не могли обойти. Христианские императоры Византии считали своим христианским долгом пересматривать законы, как они выражались, "в сторону большей человечности".

Под влиянием христианства, а также воспринятых христианской философией идей стоиков и неоплатоников были сделаны изменения в ряде областей:

в семейном праве жене было предоставлено большее равенство перед законом, для законности брака стало требоваться согласие обоих супругов, развод стал труднее (в то время это был шаг к освобождению женщин), было ликвидировано право отца распоряжаться жизнью и смертью своих детей;
в правовом регулировании рабства раб получил право обращаться к магистрату, если его хозяин злоупотреблял своей властью, в некоторых случаях, если хозяин применял жестокость, раб получал свободу. Закон также расширил способы отпуска рабов на свободу и разрешил им приобретать права, породнившись со свободными;
в соотношении между буквой закона и правом справедливости укрепилось последнее, и была смягчена строгость в применении общих правовых предписаний;
крупные компиляции права, составленные императором Юстинианом и его преемниками в VI—VIII вв., вдохновлялись отчасти убежденностью в том, что христианство требует систематизации права, являющейся необходимым шагом к его гуманизации.

Усилия по исключению из права тех его черт, которые были этически неприемлемы для христианства, теряли смысл от того, что и на Востоке и на Западе отсутствовало всякое представление о том, какого же именно правового порядка требует христианская этика. На Западе вплоть до XII в. этот недостаток был осложнен отсутствием сознательно систематизированного свода права: не было ни профессионального класса юристов и судей, ни юридических учебных заведений, ни правовой литературы и совсем мало законодательной деятельности.

В общем и целом право на Западе состояло из норм и процедур обычного права, а они были растворены в политических, экономических и социальных институтах вообще. Напротив, в Византии имелось четко очерченное правовое наследие, основанное на греческих концепциях превосходства естественного разума и на римском чувстве порядка. Были в наличии судьи и юристы, правовая литература, юридические школы, развитая система законодательства и управления.

И все же на протяжении большого периода византийской истории римское право находилось в упадке, движению за его переделку "в направлении большей человечности", чтобы быть эффективным, не хватало напора. Юридические школы появлялись и исчезали. Изменения, введенные одним императором, отменялись другим. Органического развития было мало. Византийские юристы так и не достигли такого уровня правового анализа, как их классические предшественники II—III вв. Юстиниан запретил комментировать свой свод законов.

По иронии судьбы, когда вскоре после его смерти официальным языком империи вместо латыни стал греческий, собрание Юстиниана оказалось почти в забвении. Несмотря на свое в целом гуманизирующее влияние на право, восточное христианство в итоге, вполне вероятно, оказало отрицательное воздействие на византийскую юридическую науку, так как оно отняло у римского права его высшую значимость, не предложив при этом никакой другой системы юстиции в мире сем.

Пока Страшный суд понимался исключительно как начало царства Божия в грядущем мире, который неизбежен или даже уже присутствует, он никак не вдохновлял на создание параллельных правовых институтов, которые послужили бы на земле пока, на время промежуточного периода. Такое видение мира было не столько пророческим, сколько апокалипсическим.

Это и было характерно для церкви в первое тысячелетие ее истории и на Востоке и на Западе. Христианская вера была прежде всего представлена жизнью в монастыре, где мужчины и женщины, "умершие для этого мира", стремились прожить безупречную жизнь в царстве небесном. Церковь обычно не занимала критическую или реформистскую позицию в отношении мира: принципиальная безнадежность светской жизни в разлагающемся "граде земном" принималась как данность, а возвращение Мессии, чтобы "судить живым и мертвым", ожидалось терпеливо и с верой.

Однако в начале XI в. вера в Страшный суд приобрела новое значение благодаря развитию параллельного верования в то, что отдельные души получат промежуточный приговор в момент смерти и что существует время "очищения" между смертью каждого христианина и конечным пришествием божественного судии. По-прежнему Страшный суд относили к тому моменту, когда все когда-либо жившие души будут воскрешены, приведены на суд, либо допущены в царство Божье, либо вместе с дьяволом ввергнуты в вечные муки.

Чистилище, однако, понималось как временное состояние наказания отдельных христианских душ: ведь крещеные были избавлены от бремени "первородного" (естественного) греха. Тем не менее, справедливость требовала, чтобы они в течение определенного времени после смерти отбывали наказание за "личные" (реальные) грехи, не искупленные до конца во время их земной жизни. За редким исключением, считалось, что никакое искупление на земле недостаточно и не избавляет душу от искупления после смерти. Искупление подразумевало уплату определенной цены, а вовсе не постепенное исправление: душа оставалась виновной (то есть в долгу) вплоть до полной уплаты назначенной цены.

В восточной (православной) церкви не было и нет общепринятого учения об искупительном страдании души после смерти и до Судного дня, хотя всегда были (и есть) молитвы за мертвых. На Западе также вплоть до XI в. идея чистилища, хотя она появилась еще в V в. и укрепилась в монашеских книгах покаяний, не имела такого доктринального значения, как впоследствии. Эта мысль не была ни необходимой частью христианской веры, ни четко изложенным и определенным догматом.

Вскоре после 1000 г. на Западе был создан новый праздник. Его назвали Днем Всех Душ (День поминовения усопших), и он все еще ежегодно празднуется католиками 2 ноября, на следующий день после Дня Всех Святых. (День Всех Святых празднуется и на Востоке и на Западе, но День Всех Душ отмечается только на Западе и преимущественно в католической церкви.) Идею этого праздника вынес аббат Клюни Одилон, и именно он добился его всеобщего принятия.

Это был день, посвященный сообществу всех душ, которые когда-либо жили и будут жить, и эти души представлялись трепещущими перед Судией в последний день истории. А пока христианские души на земле и в чистилище ожидали этого дня, вознося молитвы о милосердии. Розеншток-Хюсси ярко описал этот праздник как то общее представление о смерти, которое объединяло западных христиан. "Богослужебные чтения на праздник Всех Душ подчеркивают, сколь ничтожен человек. Человек подобен Иову, траве, тени. Однако Бог о нем достаточно высокого мнения, чтобы обратить на него Свой взор и призвать его к суду, идея Суда раскрывала достоинство человека, его притязания на то, чтобы не быть брошенным в огонь как трава, а быть судимым... армия солдат Христовых с неколебимой верой шествует перед Спасителем, который был когда-то их товарищем, а теперь — их судья. Вот победный клич толпы верующих в честь мертвых в День Всех Душ: Знаю, что Искупитель мой жив и что восстану в Последний День". Великий гимн "День гнева" был написан в XIII в., чтобы выразить чувства и эмоции Дня Всех Душ. Красной нитью проходит через него тема конфликта правосудия и милосердия и их конечное примирение путем божественного суда в конце времени.

Однако вплоть до этого окончательного приговора христианская душа находится в чистилище, пока полностью не очистится страданием. Муки чистилища суждены всем христианам, кроме тех немногих, кто пребывает в раю (святые) или в аду (упорствующие во грехе); каждый в чистилище независимо от ранга терпит наказание в соответствии со своими грехами. Как Страшный суд мыслился как великая вселенская демократия, так и чистилище мыслилось как великая христианская демократия. Данте Алигьери (1265—1321) весьма ярко изобразил, как там папы и императоры мучаются вместе с крепостными и разбойниками. Единственным принципом, по которому судьба одного человека отличалась от судьбы другого, был принцип распределения наказаний в зависимости от тяжести грехов каждого.

Идея Страшного суда предполагает, что жизнь не просто течет, а имеет цель. И более того, человек несет ответственность за реализацию этой цели. Что такое вся жизнь человека? Это то, за что он даст отчет на Страшном суде. Этот отчет совсем не обязательно составляется по разработанной системе правил и норм. Однако идея чистилища как раз предполагает именно то, что отчет дается в соответствии с разработанной системой правил и норм. Грехи каждого взвешиваются, а наказания в чистилище назначаются соответственно тяжести каждого греха. Более того, считается, что церковь и конкретно папа имеют юрисдикцию над чистилищем.

Папа распоряжается так называемой Сокровищницей Заслуг. Он может распределять эти заслуги в чистилище в соответствии с тем временем покаяния, которое понадобилось бы на земле для искупления грехов данного кающегося, конечно, при условии, что душа кающегося находится в том же состоянии, в каком она была бы, если бы она действительно совершила требуемое покаяние. По сути, это означает, что время в чистилище может быть сокращено по решению духовенства. С возникновением папской монархии в конце XI в. Клермонский Собор при папе Урбане II даровал первую "общую индульгенцию", освободив всех участников первого крестового похода от ответственности за грехи, которые они совершили до вступления в святую армию крестоносцев.

Литургическая практика Дня Всех Душ и учение о чистилище образуют важное связующее звено между теологией и юриспруденцией в западном христианском мире. Ранее грех понимался как состояние отчуждения, как уменьшение человеческого бытия. Теперь грех воспринимался в правовых категориях как конкретные вредные действия, желания или мысли, за которые надо заплатить различные штрафы в виде временных страданий либо в этой жизни, либо в загробной.

Более фундаментальное понимание греха как удаления от Бога и от ближнего стало играть лишь вторичную роль. Какие именно греховные действия или помышления должны наказываться и какими именно видами или степенями временных мук, решалось в первую очередь нравственным законом, явленным Господом, во-первых, в Писании (божественное право) и, во-вторых, в сердцах и разуме людей (естественное право); однако во вторую очередь это решалось действующими законами церкви. Такие церковные законы следовало выводить из божественного закона и им же поверять.

В конце концов легализация, так сказать, жизни после смерти привела к ощутимому снижению значимости самого Страшного суда. Был сделан совершенно логичный вывод, что все, кто находится в чистилище, будут и в самом деле очищены от вины. Уплатив полную цену, они автоматически войдут в царствие небесное. Таким образом, предполагалось, что установление права должно привести к счастливому концу. По тому же принципу, однако, те, кто предпочел остаться вне системы, например нераскаявшийся христианин и все неверующие, которые сознательно отвергли христианство, были обречены на вечное наказание с момента смерти.

Так роль Бога на Страшном суде стала служебной, по крайней мере в отношении душ тех людей, которые умерли до Второго пришествия Христа. Теперь человек начинал занимать центр сцены. Его свобода выбора становилась решающим фактором на его пути к спасению. Этот путь был размечен системой наказаний и наград, протянувшейся от этого мира через следующий, вплоть до конечной цели.

 Отправлено: 12.05.13 09:41. Заголовок: Таинство покаяния

Таинство покаяния

Новое представление о чистилище, оказывавшее столь мощное влияние на религиозное воображение Запада в XI—XII вв. и потом, сопровождалось важными изменениями в литургии, связанными с таинством покаяния. До XI в. покаяние и в западной церкви, и в восточной состояло, по сути, в покаянных делах, ведущих к примирению с Богом, с сообществом верующих и с теми, кого этот человек обидел10. Покаяние лишь изредка называли таинством. Однако в течение XI—XII вв. на Западе покаяние стали называть таинством регулярно, причем одновременно его центр тяжести как таинства переместился в сторону от примирительных действий.

Кающемуся теперь было достаточно исповедаться в грехах священнику с искренним смирением, чтобы получить освобождение от тех вечных мук в аду, которые после смерти грозили каждому христианину за смертные грехи, в которых он не исповедался и не раскаялся. Обычно священник настаивал, чтобы кающийся пообещал в будущем исполнять покаянные труды. Они должны были искупить предстоящее человеку временное наказание как при жизни, так и в чистилище после смерти, которое грозило каждому христианину за мелкие грехи и за смертные грехи, в которых он исповедался и раскаялся.

Хотя таинство продолжало называться "покаянием", сами покаянные труды, которые откладывались и соответственно отрывались от раскаяния, исповеди и отпущения, впервые стали четко отождествляться с "наказанием" за прежние греховные поступки. Ведущий трактат XI в. на эту тему под названием "Об истинном и ложном покаянии", оказавший сильное влияние на позднейшие богословские и юридические сочинения, отождествляет с "подвергнуться наказанию".

Автор утверждает: "Собственно говоря, наказание является болью, которая наказывает и отмщает совершенное человеком. Покаяние является, следовательно, отмщением, всегда наказывая в человеке то, о совершении чего он сожалеет". Это был важный перенос центра тяжести с прежнего значения покаяния как дела раскаяния, символизирующего отказ от греха и обращение к Богу и ближнему.

Говорилось, что власть священника отпускать грех проистекала из передачи Христом Св.Петру "ключей от Царствия Небесного", вместе с которыми он дал ему власть: "Что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах" (Мф. 16:19). Первоначально имелась в виду исключительно власть налагать или снимать вечное наказание. Однако в XI—XII вв. из того же источника стали выводить и власть налагать наказание в виде покаянных трудов: путем исповеди можно было превратить вечное наказание во временное.

Это было куда как далеко от "харизматического" покаяния православной церкви, упиравшей на исцеление и духовный совет. Такая практика также далеко отстояла от дисциплинарных мер покаяния, применявшихся в монастырях Европы в VI—XI вв. (и распространенных затем за пределы монастырей), ибо те меры были значительно менее формальны и в значительно большей степени сохраняли свой "восточный" характер. Кроме того, в тот период дисциплинарные меры покаяния носили чисто местный характер и в зависимости от этого менялись.

Наконец, если на Востоке, как когда-то и на Западе, священник только призывал на грешника божье прощение, но не в состоянии был сам объявить его свободным от грехов, после Папской революции на Западе была введена новая формула: "Ego te absolvo" ("Я тебе отпускаю [грехи]"). Поначалу это толковалось как подтверждение священником действия Бога в ответ на раскаяние и исповедь грешника. Однако в XII в. эта формула интерпретировалась уже как исполнительная, то есть обладающая и сакраменталь

 Отправлено: 12.05.13 09:42. Заголовок: Таинство причащения

Таинство причащения

В XI—XII вв. было жестко определено и систематизировано и возвышено празднование причащения, или тайной вечери. Оно стало основным таинством христианства, главным символом принадлежности к церкви.

Вопрос о смысле причащения начал горячо обсуждаться в 1050—1060-х гг., когда Ланфранк, возглавлявший тогда аббатство Бек в Нормандии и ставший позже архиепископом Кентерберийским, поставил под сомнение истолкование, предложенное главой соперничающей монашеской школы Беренгаром Турским. Беренгар знаменит главным образом тем, что упорно отстаивал свои взгляды на протяжении добрых 30 лет, и не только против Ланфранка, а против всей партии папы, включая и самого Григория VII. Беренгар заявил, что действенность причащения, его благодатная сила, не зависит от превращения хлеба.

Он утверждал, что хлеб остается хлебом, но является "образом" и "подобием" Христа, когда его предлагают и принимают должным образом. Ланфранк, пользуясь аристотелевскими категориями субстанции и акциденций, убедил Первый Латеранский Собор осудить взгляды Беренгара и подтвердить, что в таинстве причащения сущность хлеба в момент его освящения чудесным образом превращается в "истинное" тело Христово.

Теоретически в этом действии нет нужды принимать участие никому, кроме священника. В следующем столетии теория Ланфранка, позже названная теорией "пресуществления", была отражена в литургической практике путем введения обряда вознесения святых даров: перед тем, как поднять хлеб, произносились ритуальные слова "это мое тело", которые и вызывали превращение.

В XII в. было установлено общее требование, чтобы миряне, раньше принимавшие причастие от случая к случаю или редко, причащались по меньшей мере раз в год, на Пасху, и чтобы этому предшествовало таинство покаяния. К 1215 г. Четвертый Латеранский Собор распространил это требование на всех христиан вообще. Евхаристия (святое причащение) стала символом принадлежности к церкви как корпоративной организации. Отлучение, то есть лишение права принимать причастие, стало главным средством изгнания из церкви.

Совершенно явно отношение этих перемен в литургической доктрине и обряде к Папской революции и новым прерогативам священства. В этой связи полезно опять посмотреть на литургию православной церкви. Там и сегодня, как в западной церкви до XI—XII вв., самым важным таинством считается не причащение, а крещение. Крещение воспринимается как великая христианская мистерия, в которой человек раз и навсегда умирает для себя, отвергает дьявола и заново рождается как гражданин небесного царства.

Именно крещение в первую очередь спасает людей от демонов и от смерти. Доктрины "пресуществления" и "реального присутствия" принимались многими восточнохристианскими богословами в XVIII в. и позже, но они никогда не играли центральной роли в православной мысли. Более того, литургия евхаристии в православной церкви, как и в западной церкви до XI—XII вв., связывается не с принадлежностью к зримой, корпоративной церкви, а с общностью с восставшим из мертвых Христом.

Именно в это время, в XI—XII вв., празднование евхаристии стало на Западе чрезвычайно ритуализованным. В дополнение к этому число таинств, ранее не ограниченное, было сведено к семи, и каждое таинство было подчинено собственным литургическим правилам. Эти события были также связаны с формированием корпоративной правовой структуры церкви. Таинства не считались действительными, если не осуществлялись правильным образом, а их правильное осуществление обычно требовало искусных услуг церковной иерархии. (Брак был исключением, но только до XVI в.)

Считалось, что таинство действительно "в силу себя самого" если оно правильно осуществлено уполномоченным лицом. Так, в случае причащения считалось, что присутствие Христа — источника благодати — обеспечивается словами и действиями освящения, а не призывом Святого Духа, как всегда было и есть в восточной православной церкви.