Отправлено: 10.10.13 17:15. Заголовок: Последний бастион

Невероятная почтительность и патологическая послушность Рауля ( персонажа, во всём остальном вполне адекватного) заставили меня предположить, что причина должна быть веской, и объяснение - вполне рациональным.



Последний бастион.

Всё меняется в мире, меняется и в столице мира – Париже. Неизменным многие – многие годы оставалось одно – кабачок «Сосновая шишка», его отменная кухня и безупречная репутация. Только для самой лучшей публики!
Не раз посещала хозяина мысль о расширении предприятия – теперь вот входят в моду курорты, купания, почему бы не открыть на водах кафе или курильню? Но не понимал мэтр Бежар, совершенно не понимал, как не коробит изысканный французский вкус вонючая заморская трава? Или горькая бурда? Нет, не может быть, чтобы мода на восточные гадости не прошла так же внезапно, как возникла. Ну и незачем честному буржуа рисковать, вкладывая денежки в предприятия, столь сомнительные и недолговечные.
А главное – кто и как там будет работать? Без хозяйского глаза – это уж будь готов к тому, что десятую часть точно разворуют, и радуйся, если не больше! Прямо как, прости господи, на стройке!
Вот почему всё так же, по рецептам, проверенным веками, подавались здесь барашки и утки, трюфели и шарлотки, салаты и паштеты. И вино. И столов было, как прежде, двенадцать.
Дюжина.
Этот день начался так же, как все остальные – звон шпор, молодые голоса, шутки и смех – господа умеют каждый обед превращать в маленький праздник. Похвальное обыкновение, ставшее благословением для мэтра Бежара и всего его семейства! Прошло время, когда они с женой крутились – относили - подносили сами – теперь это обязанность их взрослых детей!
Но на этого не совсем обычного посетителя обратили внимание сразу все – и гуляки – выпивохи, и скромные новобранцы, и хозяева заведения.
Не просто дворянин – вельможа! Он шёл, держался, смотрел ТАК, как, пожалуй, мог бы не всякий король, шествуя к трону. А ведь прошествовал всего лишь к маленькому свободному столику у камина. И сел так, как будто это место было его…не просто постоянным – личным. Затем – чуть заметный жест - и вот уже вымуштрованный сухопарый слуга быстро и уверенно отправился на кухню.
Дворянин был не просто стар – казалось, он дошёл до крайнего предела человеческого существования. Абсолютно седые волосы, лёгкое, иссохшее тело. Но внутри – будто железный вертел, который не позволяет ему при людях даже согнуть спину. Этот взгляд, эти руки… человек может измениться, как угодно – но достаточно мелочи, врезавшейся в память…этот жест, обращённый к молчаливому слуге!
- Боже мой! Господин Гримо, это вы?!
Кивок.
- Дюжину шампанского, как обычно?
Ещё кивок.
- Не молчите, мы же умираем от любопытства! Столько лет! Друзья господина Атоса сегодня тоже придут?
- Опять кивок – и один палец поднят вверх.
- Только один? А остальные живы? А-а-а…понятно. Одного нет, двое живы, один придёт. Давайте, отнесём шампанское вместе. И сыр возьмите, вот этот, со слезой. И кролика под соусом. Думаете, не хочет? Ну и что, отказываться не станет, заплатит – а потом съедите сами!
Мэтр Бежар помнил привычки не совсем обычного посетителя, очень хорошо помнил!
И заглянул ему в глаза – умильно. Не профессионально – любезно, а – радуясь случаю вспомнить молодость:
- Господин Атос…как мы рады вам!
- Рады? Верно, потому, что никогда не торгуюсь.
Сопроводив эти слова тяжёлым взглядом, устремлённым на непрошенного кролика, вельможа отвернулся к огню, и хозяину не осталось ничего другого, как вернуться на кухню:
- Лизетта, ты видишь? Ты ведь тоже помнишь, каким он был раньше?
- О-о-о! Не вздумай ревновать, но этого кавалера забыть невозможно! Смотрю – и думаю…похоже, он похоронил не только друга… Как бы узнать, кого? Женат, вроде, не был, а то бы я подумала, что единственного ребёнка.
- Ну и фантазии у этих женщин!
- Может, и фантазии, но…сколько ему лет? Он же не старше тебя, а ты ещё – о-го-го!
И оба устремили взгляды на того, кто восседал за трактирным столиком. Слуга заботливо прикрыл пледом его колени, зябнущие даже у камина, и теперь не сводил глаз со стакана господина, всегда готовый подлить. А господин, в лице которого сохранилось что – то от совершенной античной статуи, смотрел в огонь невидящими глазами, и казалось, вспоминал о давнем.
Вернёмся же, читатель, и мы в прошлые годы. Во времена, совсем не такие уж давние – всего на десять лет назад.

***
- Дорогой виконт, уверяю вас, наши новые товарищи этого не поймут! Уехать сразу после битвы? Не отметив такое событие, как подобает? Мы же теперь не просто попутчики, не просто друзья – сегодня мы влились в великое братство по оружию!
- Но вы, любезный граф, понимаете меня, не правда ли?
- Правда!
Де Гиш не просто понимал нового друга – немалого труда ему стоило спрятать, подавить чувство, в котором стыдновато было признаться и самому себе – зависть. Обыкновенная зависть.
Разве он держался под пулями хуже? Но именно этот птенчик определён по чьей – то протекции под личное покровительство маршала, потому и находился рядом! Именно поэтому и замечен – оценён, награждён улыбкой и почётным, действительно почётным поручением! Ещё бы ему не спешить, когда за пазухой письмо к самой королеве! Если бы ещё он, де Гиш, не был обязан ему жизнью…если бы спас его сам…
Но как же был счастлив тот, кого здесь, в армии, называли только официально - виконт де Бражелон! И к этому надлежало привыкнуть, ведь с сегодняшнего дня он – взрослый! Воин! Кавалер! И значит, называть его просто Раулем теперь будет только господин граф. Только он. Самый дорогой человек, лучший из живущих на земле. Единственный родной. Тот, подвести кого было совершенно невозможно, немыслимо.
- Право же, я не хочу никого обидеть, - слегка извиняющимся тоном произнёс новоиспечённый герой, но если Вы, дорогой друг, понимаете меня, то поймут и другие. Это же… каким словом назвать возможность успеть раньше курьера, и самому объявить, что – жив? Увидеть счастье тех, для кого это – счастье?
- Опекуна?
- Опекуна, - чуть покраснел Рауль. И совсем негромко добавил: «и покровительницы».
Де Гиш был достаточно светски опытен, чтобы не задавать неуместных вопросов. Он только широко улыбнулся:
- Ну что ж, я возьму на себя нетрудный труд – извиниться за Вас перед нашими новыми товарищами! Спешите, счастливчик, и знайте, что я сумею вас догнать, даже отправившись в путь завтра, после доброй пирушки! В Париже окажемся вместе, вот увидите!
Взмахнув шляпой так стремительно, что полотняная стена палатки вздулась парусом, Рауль несолидно, вполне по-мальчишески выпрыгнул из распахнутого полога – и взлетел на коня.
В эти минуты ему казалось, что у него за спиной и в самом деле выросли крылья.

***
Благословенная Франция! Осень, переходящая в предзимье – худшая пора где угодно, но только не здесь!
Давным – давно поэты нашли, с чем сравнить эту позднюю французскую осень. С чахоткой! Странно? Что может быть красивого и умиротворяющего в смертельной болезни? Но все, кто видел и могут сравнивать, непременно согласятся. Такое медленное, тёплое, румяное, торжественное умирание. Совсем не страшное.
Высокие буки и вязы стояли вдоль узкой дороги античными колоннами, смыкаясь в вышине, как триумфальные арки. И с высоты этих нерукотворных арок опадали, кружась в воздухе, ярко –жёлтые и оранжевые листья. Они стелились под ноги коню, образуя пёстрый, роскошный, совершенно персидский ковёр. Как торжественно встречала сама природа юного победителя испанцев!
Но – проза жизни! Даже герои не могут питаться лишь фантазиями, мечтами и надеждами.
И что кроется в глубинах памяти, если она может подавать подсказки, неожиданные для её обладателя? На ничем, казалось бы, не примечательном повороте безлюдной лесной дороги особенно сильно засосало под ложечкой. Тут же появилась уверенность, что таверна где-то рядом. За поворотом – по прямой – минутах в десяти. И вот-вот появится монах верхом на мулле! Неужели это действительно было здесь? И неужели – всего несколько дней назад? А кажется, что в прошлой жизни…то есть в далёком детстве!
И если уж даже в детстве, ещё не успев повоевать, будущий герой уже знал цену жизни и смерти… Спешил на подвиги – а задержался, не счёл за труд помочь хорошему человеку, нашёл ему исповедника! И как по – доброму этот бедняга их напутствовал: «Храни вас Бог, добрые господа!» Не потому ли Бог и сохранил их обоих?
Умилённый собственной хорошестью, Рауль свернул туда, где его ждал краткий отдых и простой сельский обед, приправленный воспоминаниями.
***
Постоялый двор жил свой обычной жизнью, и передвигаться по нему следовало с осторожностью – гуси, куры, кошки, пара собак – всё это гогочущее-квохчущее не просто путалось под ногами, но ещё и угрожало испачкать начищенные ботфорты. Неужели простолюдинам чем грязнее – тем уютнее? В своих имениях граф неукоснительно требовал, чтобы живность попадалась ему на глаза только в варёном – жареном виде! Иначе – во что бы превратились дорожки, клумбы, газоны?
Относительный порядок царил лишь в общей зале, где столы были расставлены по-старинному, «покоем» вокруг очага. Видно, прежняя простота нравов требовала именно этого – чтобы всем поровну тепла, света и хозяйского внимания. Конечно, кому не нравится сидеть за столом с публикой никакого звания, тот волен заказать обед в номер. Ах, если бы наш путешественник сделал именно это!
Но решив, что пора воспитывать в себе солдатскую неприхотливость, Рауль сел на свободную лавку. Казалось, его никто не заметил, кроме, конечно, хозяйки, хлопотавшей над котлом у очага:
- Пообедать хотите? Сейчас, сейчас…
То, что она поставила на стол уже через пару минут, выглядело не слишком изысканно, зато вкусно пахло.
- Рады видеть вас в полном здравии, виконт де Бражелон! А ваш товарищ? С молодым графом де Гишем ничего не случилось?
Рауль улыбнулся так, будто услышал комплимент:
- Так до вас уже дошли вести о битве и о нашей полной победе? Мой друг, наверное, будет здесь завтра, а я просто его обогнал. Поручение у меня срочное от принца!
Ничуть не удивился тому, что их имена здесь запомнили – должно быть, не слишком часто здесь обедают столь знатные господа. Может, хозяйка даже записывает имена – титулы, чтобы при случае похвастаться знакомствами? Видно же, что поговорить с проезжим ей очень хочется! Но прежде виконт воздал должное обеду - вкусному сверх всяких ожиданий. И лишь отодвинув опустевшие тарелки, поднял глаза:
- А что, сударыня, тот бедняга, которого мы привезли раненым, он…не поправился? Нет? Упокой, господи, его душу… Хоть исповедаться успел…
- Так вы, сударь, ничего не знаете?! Ах, да, вы ведь уехали сразу, как только привели священника. Так священник его и убил!
Должно быть, Рауль выглядел глупо, но – что поделаешь? Сознание просто отказывалось принимать то, что он услышал. Вспомнилось странное предостережение Гримо…
- И что? Негодяя поймали?
- И ловить не стали, - голос хозяйки неожиданно окреп, - Господь рассудит, кто из них – негодяй. Но это мы бы век не отмылись, если бы палач нашёл у нас приют и помощь. А так – монах ли свёл с ним счёты, или Господь – через своего служителя, но по крайней мере – этот честный дом спасён от позора. Простите, вы этого, конечно, знать не могли…
- Значит, я… я помог палачу? Я касался его?!
Только сейчас Рауль заметил, что к их разговору прислушалось всё застольное общество. Все полтора десятка деревенщин разного пола и возраста. Наверное, вид у него стал уж очень несчастным, если сразу несколько голосов принялись его утешать:
- Да за что же вам краснеть, господин? Всё вы сделали по-доброму!
- Не знали ведь!
- А и знали бы – так всё равно, чай, не бросили бы его просто так подыхать! Человек всё же…
- Э-э-э, Жером, давно ли ты стал добреньким? Ты-то с этим «человеком», помнится, близко познакомился?
- Да чего уж там, - пожилой крестьянин низко свесил кудлатую голову, - дело-то прошлое…
Но его собеседник, жилистый детина в кожаном фартуке, впился в него взглядом:
- Нет, ты скажи, - ты вот тоже силушкой не обижен, - а сказали бы тебе зарабатывать кнутобойством да смертоубийством – пошёл бы? То-то же. А они по десять лет только учатся клеймить, слепить, ремни из спины резать! А слышал ты, к примеру, про «поледро» или «велью»?
Сам вот костры каждый день палишь, а если бы тебе в хворост хоть собаку засунуть – поджёг бы?
- А им – чем больше чужих детей осиротят – тем лучше накормят своих!
- А и верно, какие же это люди? Порода какая-то другая, что ли?
- Нет, ну как же? Не своим же они разумением, а по закону!
- А сам такому закону послужить не хочешь?! Вот я бы посмотрел, как ты управишься…
- А я слышала, - женский голос вмешался негромко, но решительно, - я слышала… он возил инструменты с собой. Какие поменьше – в сумке. Говорили – подрабатывает у господ. Неужто, и такие бывают?!
Разговор, перешедший в перепалку, увлёк всех. Рауль не знал, прилично ли выскользнуть из-за стола незаметно, просто оставив у тарелок пару монет, но – природа настоятельно потребовала. Воображение нарисовало такие картины, что скрывать подступившую тошноту было уже почти невозможно. А ведь это он ещё понятия не имел, что такое «велья»! Видел в детстве, как клеймили быков – потом ночь не спал. Неужели и людей…вот так же?! Надо будет собраться с духом – и спросить графа…
Один из присутствующих, казалось, испытывал то же, что и Рауль. А может, мужлан просто мучился зубной болью? Уточнять не станешь. Так или иначе, но он долго обводил присутствующих мутно-тяжёлым взглядом, и наконец – тяжело поднялся, сплюнул в очаг – и вышел. Никто не обернулся ему вслед, кроме Рауля:
- Молча, ушёл. Не прощаясь. Если можно ему – верно, можно и мне?

 Отправлено: 10.10.13 17:17. Заголовок: *** Усталость ещё не..

***
Усталость ещё не была властна над ним – ему было только пятнадцать лет. Даже конь выглядел более утомлённым, чем всадник, но повинуясь твёрдой руке, он шёл мелкой рысью. Вот и опушка леса, вот и полускрытый деревьями поворот на ту самую, памятную лесную дорогу.
- Сударь! Постойте, сударь!
Мужлан на мохноногом деревенском мерине не просил – требовал. И не стоя почтительно, на обочине, а преградив путь! Дворянину!
Что же это за место? Одна малоприятная встреча за другой! Рауль узнал того самого мрачного мужика, что хмурился, не вступая в общий разговор, а потом, ни слова не сказав, вышел. Значит, ждал. Но зачем?
- Что вам угодно, любезный? – спросил виконт, как можно холоднее и официальнее. Как граф.
- Вы – точно виконт де Бражелон? Сын графа де Ля Фер, что прежде служил в мушкетёрах? Нечасто графья становятся охранниками, так он там назвался как-то… не напомните?
- Атос, - ответил Рауль, почти обрадовавшись поводу поговорить о человеке обожаемом. Но тут же спохватился: вид и манеры собеседника не располагали к приятному общению, - только насчёт «отца» вы заблуждаетесь. Граф – мой опекун.
- Г-м-м… Слово «виконт» и значит «сын графа». Может, скажете, что вы – сын какого другого графа? Ну так у меня к вам дело.
- Но у меня, любезный, нет ни дела к вам, ни желания вас выслушивать, ни времени. Посторонитесь!
И Рауль пришпорил коня.
Того, что произошло в следующую секунду, он даже не успел осознать: короткое, неожиданно ловкое движение собеседника – и неведомая сила выбросила виконта из седла - навстречу ажурному ковру из цветных листьев.
Тьма.

***
- Очухался? Смех – то какой: хотел сбежать от самого Дюшена. Это ещё ни у кого не вышло!
В голосе детины, однако, не чувствовалось никакого «смеха». И взгляд из-под бровей, нависших буйно разросшимися кустами, не сулил ничего хорошего.
Рауль попытался встать – и не смог. Он был … связан! Странно как-то связан: его руки, опущенные вдоль туловища, были примотаны верёвкой к коленям! Поверх одежды! Да ещё и под верёвки были подсунуты края его же плаща. А какая пышная подушка из цветных листьев служила ему сидением!
- Чего дивишься? Мне надо, чтоб у тебя и синяков не осталось. И чтоб слушал внимательно.
- Развяжи, негодяй!
- Развяжу – уши заткнёшь своими розовыми ладошками. А я там, за столом, и заткнуть не мог, не надо мне, чтоб меня узнавали. Так и пришлось слушать, как на все лады костерят моего папашу.
- Так ты…
- Сын того, для кого у вас, чистоплюи, и имени - то другого нет, кроме как «палач». Ну так что скажешь, должен я оставлять в живых его убийцу?
Изумление, отвращение, любопытство – всё это так легко читалось на выразительном лице юного виконта! Наконец, он произнёс:
- Кем бы ни был ваш отец, но месть за отца – дело святое. Развяжите, я готов вас выслушать. Но найти убийцу… августинский монах – вот и всё, что о нём известно.
- Ох, птенчик, и посмеялся бы я сейчас, если бы речь не о моём папаше. При чём тут монах? Ведь убил – то его – ты?! Ну попробуй, отопрись – оказался со своим сообщником в лесу, где никто никого не видел, свидетеля грохнули из – за кустов, папашу ранили – и разыграл ты благодетеля, чтобы, значит, отвести подозрения от себя, такого знатно – благородного. Привёз туда, где свидетелей – толпа, нанял какого – то головореза. Сунул, видать, ему пару монет, да переодел монахом, чтобы, значит, его оставили с папашей одного. И знаешь, чем ты себя выдал окончательно?
Помолчал, вглядываясь в ошеломлённые глаза своего пленника, и закончил почти торжественно:
- Тем, что удрал, как только привёл «монаха»! Аж пятки засверкали! А он - отчаянный парень, ничего не скажу, пырнул - и в окно!
Как будто давая невольному собеседнику собраться с мыслями, Дюшен отошёл, нагрёб кучу сушняка, сунул под неё ком голубого лишайника, ловко высек искру…
- Вот, посидим у костерка, подумаем, как нам быть дальше. Три дня я тебя ждал на постоялом дворе – это уж просто быть не может, чтобы убийца не вернулся. Беспременно захочет узнать, помнят его здесь, догадались – или как?
С величайшим трудом собравшись с мыслями, Рауль выпалил:
- А зачем мне это?! Я его и увидел – то впервые!
- Увидел может и впервые, а понаслышке – знал. Как – откуда? Добро, расскажу тебе одну историю, посмотрю в твои невинные глазки… Вот скажи, ты слышал присказку «пускать слюни»? От восторга? Слышал, конечно.
Так папаша прямо сказать исходил слюнями, когда вспоминал… кого? Да одну… как заведёт, бывало: «такая молоденькая, такая тоненькая – беленькая, чисто – лилия! А волосы – волнами ниже пояса! А глаза, что за глаза! Огромные – и светло-светло голубые! Анна, Анна! Белоснежка! Ангелочек! А голос! Такого нет и у ангела в раю! Святого ведь могла совратить, святого, не то что какого – то там графа!» Не знаешь, о ком это он так пел? И даже слово «граф» не зацепило? Ну ты и крепкий орешек! Да о жене твоего папаши, твоей, стало быть, мамаше!
Происходящее перестало восприниматься, как реальность – оно уже просто не принималось сознанием…
- А ты не молчи, хоть кричи, если придумаешь, что прокричать. Может, что другое знаешь про свою матушку, а? Что, срам сказать, что не знаешь ничего? Ну как же – сын самого графа – и вдруг – ничего про матерь не знает, вроде как подзаборник какой… Да если бы ты и впрямь не знал – мой родитель был бы жив!
Видишь ли, сиятельным сеньорам жёны иногда надоедают – а как избавишься? Да и смысл избавляться, пока нет наследника? Вот чуть вылупился – ну тогда другое дело. А в чём обвинить ангелочка – найдётся. Только графу и искать особо не пришлось – слыханно ли, чтоб у графини на плече – клеймо? Лилия? Откуда? Да этого папаша не говорил, может, и сам не знал. Чёрт знает, кем там она была, пока не охмурила… ну да не в ней дело. Дело в сиятельном сеньоре. Услаждался, пока не надоела, а потом – решил, что клеймо государственной изменницы – это срам, позор и бесчестье для всего его рода, да такое, что и в живых оставлять её нельзя, и судить нельзя, и выгнать нельзя – это ж как будут трепать его имя! А втихаря убить – это самое то…
Дюшен пошуровал палкой в костре, мрачно ухмыльнулся, подпёр кулаком подбородок, и продолжил:
Ну конечно не своими графскими ручками! Снюхался с моим папашей, сунул ему кошель золота – вот, говорит, та, которую нужно убить! Ночью на реке, чтобы без всяких там исповедей! И труп в воду! Чтоб, значит, ещё и жалели беднягу другие господа – такая жена пропала! Не иначе, украли разбойники – да продали в султанский гарем!
Мрачно расхохотался. Неожиданно смех оборвался – и Дюшен впился в лицо Рауля ненавидящим взглядом:
- Ну что? Что-то новенькое узнал, а что-то и вспомнил?!
- Ваш отец взял золото, чтобы прокормить вас, да?! – выкрикнул Рауль с яростью, неожиданной для него самого: странно и нелепо злиться на сумасшедших. Разве можно, будучи в здравом уме, рассказывать про лучшего из людей – ТАКОЕ?!
- Ну не такой он дурак, чтоб прямо так и взять. Кто знает, как повернутся мозги у сиятельства – завтра? Не-ет, он золото на глазах у графа в речку высыпал, да хорошенько запомнил, куда. По монетке потом доставали – надолго хватило. А мать твоя умерла легко – один удар мечом по шее… Дай бог и всем нам так быстро.
И кому из господ какое дело, что папаша потом вроде как помешался? Службу бросил, меня в другой город увёз, к ремеслу приставил – чтобы, значит, я об него не марался? Пятнадцать лет никого не казнил, только других учил, а сам больше грехов на душу не брал, говорил – и так много! Да только память у людей – лошадиная. На всё, что не надо! Помнят! Хорошо, хоть меня узнавать перестали.
Наверное, очень уж искренне – непонимающим выглядел пленник – он не мог задать ни одного вопроса! И детина это понял:
- Ежели ты что и знал, так – без подробностей. Ясно дело, какой же благородный отец такое расскажет – каждый норовит повернуться к сыну лицом, а не задницей. Да только если б ты поверил, что родитель нашёл тебя в капусте – вовсе дураком был бы. Значит, пришлось тебе выпытывать – выведывать у кого только мог, понемножку. Неглуп ты, видать, раз на папашу моего всё – таки вышел. На моего! На своего, видать, кишка тонка?!
Дюшен пошарил в своей сумке – и вытащил что – то очень похожее на печать. Обыкновенную конторскую печать на длинной ручке:
- Знаешь, что это такое? Надо же, что папаша сохранил на память… хорошо, мне на глаза попалась. Гляди!
Рауль пожал бы плечами, если бы верёвки позволяли. На что там глядеть? Королевская лилия… И зачем это отродье палача суёт её в костёр? Вздумал избавиться от семейной реликвии?
- Шума вы не поднимете, вы для этого слишком знатны. Как тогда граф боялся огласки – так побоится и сейчас. А выследишь меня и прикончишь – ну, значит, судьба. Только об этом разговоре – будешь помнить, пока живёшь! А жить – живи, убивать я не обучен.
С этими словами он аккуратно расстегнул крючки на камзоле своего пленника, рванул ворот рубашки… Всё ещё не понимая, что происходит, но почуяв опасность, виконт рванулся вперёд – и вцепился зубами в руку, поросшую чёрной щетиной. Чуть не задохнулся от отвращения, почувствовав солёный вкус!
- Ч-ч-чёрт! Оно ещё и кусается! Ну-ка, ну-ка, как там папаша это делал?
Детина смотал жгутом свой плащ, набросил его на лицо Рауля:
- Получай, змеёныш! На память!
Боль ослепила. На мгновение подумалось, что это и есть – лёгкая смерть. Но нет – едва сохранив способность видеть сквозь брызнувшие слёзы, слышать он не перестал! И почувствовал, что верёвки ослабли. Исчезли.
- Будешь помнить, будешь думать! Может, ещё и человеком станешь!
Негодяй залез на своего мерина и поддал ему пятками в бока. Тронулся. Уже на краю поляны – обернулся, как будто что – то вспомнив:
- Свечки-то ставить не забывай! За родителя моего! Может и замолишь!

***
Приходя в себя и заново обретая способность соображать, Рауль сунул руку за пазуху. Письма к королеве и к графу – на месте. Кошелёк – на поясе, конь – привязан к дереву. Рядом.
Впереди – Париж. Триумфальное возвращение юного воина…
Больно, горько, унизительно так, что, кажется, не успокоился бы, даже растерзав негодяя на части! Но ощущения непоправимости случившегося не было! Отметины никто и никогда не увидит!
А если увидят? Кто поверит в его виновность? В государственную измену, когда у него письмо от маршала, с самыми лучшими, самыми лестными отзывами о его характере, воспитании, поведении?!
Добравшись до следующего постоялого двора, юноша не вызвал никаких подозрений, он выглядел просто предельно усталым. Проспал целые сутки, и проснулся, услышав знакомый голос:
- Ну что же вы, виконт? Я лёг позже, встал раньше… ой, да у вас лихорадка?
- Де Гиш, дорогой, через четверть часа буду готов! Надо спешить!
Однако его состояние требовало объяснения:
- Вообразите, мой друг, кто-то сшиб меня с коня! Сзади! Я этих мерзавцев и разглядеть как следует не успел!
- Разбойники?! Ну как же можно было ехать одному?!
- Вряд ли, разбойники бы ограбили. Думаю, меня приняли за кого – то другого. Всё на месте, и главное – письма!
Удивительно, но результатом этого краткого разговора было то, что зависть покинула сердце молодого графа. И счастливчикам иногда изменяет удача! Но лишиться такого друга де Гиш не хотел бы. Ни за что.
В Париж доблестные воины въехали вместе.

***
Весь Париж распахнул объятия юным кавалерам – все два десятка самых лучших домов!
Атос чувствовал себя на вершине блаженства:
- Рауль, это же – сверх всех моих ожиданий! Фамильная шпага сияет блеском новой чести и новой славы!
Его изящная тонкая рука с массивным фамильным перстнем легла на плечо виконта. От внимания его не укрылось то, при этом прикосновении по прекрасному лицу юноши прошла лёгкая рябь:
- Вы ещё не привыкли принимать комплименты – морщитесь? Имейте ввиду, скромность в Париже – едва ли не главное препятствие карьере. Её принято оставлять в провинции! Выше голову - маршал в письме называет вас братом по оружию! Пишет, что вы не дрогнули под артиллерийским залпом, после которого чуть не половина первой цепи за вашей спиной осталась на месте. Признаюсь, читая такое, я испугался. А вы? Вам было страшно?
- Да… Я подумал о вас… Неужели я мог больше никогда вас не увидеть?
- Христианин не должен ни говорить «никогда», ни думать… и вы это знаете. Давно ли я просил для вас покровительства полуопальной герцогини – и вот, вы приняты двумя королевами, обрели прекрасных друзей – графа де Гиша, лорда Винтера… приглашены ко двору. Наш король так молод, что ему нужны не слуги, а друзья. Подумаем об этом завтра? Попробуем сейчас уснуть?
Нежно поцеловав сына, Атос проводил его глазами в сторону спальни, и подумал, что уснёт он сегодня нескоро.
***
- Блезуа, вы свободны. Не подобает солдату позволять превращать себя в куклу. Раздеться – вымыться сумею и сам, - эти свои слова виконт сопроводил кратким величественным жестом. Как граф.
- Покойной ночи, виконт, - поклонился Блезуа, ничуть не удивившись – ему, деревенскому парнишке, было никак не привыкнуть к привычкам господ. Это надо же – важно восседают без штанов, пока слуга не придёт и не наденет! Если Рауля в армии научили хоть этому – уже хорошо.
Оставшись, наконец, один, Рауль разделся и подошёл к большому зеркалу. Двенадцать свечей в канделябре отражались в зазеркалье и освещали фигуру подростка без малейшей подростковой нескладности – угловатости. Которую теперь вряд ли кому покажешь…
На левой лопатке – то, что в полумраке можно принять за синяк, за шрам, за родимое пятно, наконец. Но стоит повернуться к свету…
Нечёткая, слегка смазанная ЛИЛИЯ. Грубая короста, форма которой, однако, не вызывает ни малейшего сомнения. Три острых, ехидных лепестка.
Произошло чудо – ожог оказался неглубоким. Теперь уже он не болел, только чесался , но это не могло обратить внимания, чешутся все. Палач – любитель недораскалил свою печать? Или рука его дрогнула потому, что прошла ярость? От долгих разговоров она всегда убывает. Но что дальше? Опадёт корка, под ней – гладкая розовая кожа… в форме цветка! Не увидят… воспитанные люди и купаются в рубашке! И спят!
Коснувшись головой подушки, виконт замер, поражённый внезапной мыслью: «Так ведь и ОНА думала так же! Выходила замуж – и думала, что не увидят! Анна… её звали Анна!»
Спасительный сон не принёс облегчения. Душный кошмар навалился, не позволяя вздохнуть: тоненькое беленькое создание смотрело огромными, расширенными от ужаса глазами куда – то вверх. В темноту. И вот – с неотвратимостью рока из этой темноты опустился меч. Кометой с хвостом из белых волос взвилось в воздух то, что ещё секунду назад было головой… детской головкой! За секунду до пробуждения Рауль узнал её!
Это была Луиза.
- Рауль, очнитесь! Ради бога… что с вами?! Вы так метались, а потом этот крик… Вы плачете?!
Окончательно опомнившись, Рауль понял, что – да, плакал. Как не плакал и в детстве. Но граф… почему он здесь?
- Вы не решаетесь меня спросить? – чуть успокоившись, граф улыбнулся, - а я всё равно отвечу. Я молился. Было время – я не мог молиться, и когда равновесие вернулось, первые мои слова, обращённые к Творцу, были словами благодарности. За вас. Благодарностью будут и мои последние слова, обращённые к Нему – за чудо, ниспосланное мне, и среди всех опасностей сохранённое для меня!
- Да, да, дорогой граф… опасность… вы верите в вещие сны? Или о ночных кошмарах лучше забывать с рассветом?
- Над кем же нависла опасность в вашем видении?
- Луиза… мадемуазель Лавальер…
От Рауля не укрылось лёгкое облачко, набежавшее на светлое чело его божества. Но объяснил он себе это очень просто: графа раздражает привязанность одного ребёнка к другому. Сам он, конечно, уже не ребёнок – и доказал это, но Луизе только восемь лет… Ждать ещё и ждать – но он дождётся!
- Понимаете, граф, - кротко улыбнулся юный виконт, - я ещё не так много видел и слышал, но уже понял, что жизнь – это вечный бой без правил…
- Хорошо сказано, Рауль!
- Сильный в этом бою может защитить себя сам… иногда, а слабый, увы, никогда! И для женщины брак – это способ обрести защитника. И я не доверю защищать Луизу никому другому!
Пряча тревогу, Атос заставил себя кивнуть:
- Слова мужчины. Так, мужая, думал и я. Но мне … мне повезло. Женщины, с которыми сталкивала меня судьба, были сильными. Очень сильными. Герцогиня де Шеврез ждёт нас завтра. Её не сломили и четверть века испытаний. Постараемся уснуть хоть на остаток ночи? Завтра вы не должны испортить наилучшего впечатления, уже на неё произведённого!

 Отправлено: 10.10.13 17:18. Заголовок: *** Две недели отпус..

***
Две недели отпуска – это немного, совсем немного, и эти недели граф постарался сделать для виконта незабываемыми. Герой был принят при королевском дворе. Допущен к ручке Его Величества! Чтобы приложиться – пришлось сложиться буквально пополам, ведь государю всего шесть лет.
Совсем недавно четырнадцатый Луи расстался с детскими платьицами – на этом настояла Её Величество. Она требовала от портных подчёркивать костюмом юного короля – ножки! Столь совершенной формы! Но вот расставаться с передником и кружевным нагрудничком было ещё рановато…
И все придворные облачились по-королевски, выставив напоказ подагрические колени, завесив животы кружевами, а груди – кокетливо вышитыми слюнявчиками.
И граф, и виконт, и де Гиш обладали счастливым даром украшать собой любой костюм, но когда увидели одетым по последней придворной моде шевалье дю Валлона…
- Пока это забавно, мило и безобидно, - Рауль с трудом прятал улыбку, - но скажите, граф, неужели все бы начали подражать, если бы Его величеству вздумалось…
Договорить не удалось – столь строгим стал взгляд господина графа, что Рауль счёл за благо оборвать крамольную мысль на полуслове. Но ответ прозвучал неожиданно мягко и грустно:
- Рауль, дорогой, мы сами задавали себе этот вопрос каждый день! Мы мечтали о короле, которым можно гордиться, которому не стыдно служить. А пришлось служить – идее.
- Вы уезжаете, граф? Окажите мне честь, признайтесь, не делая скидок – это опасно? Там, в Англии?
- Смешно было бы делать какие-то «скидки» солдату. Лорд Винтер пригласил нас погостить – вот и всё. То, что я еду не во главе роты, а вдвоём с аббатом – это вас убеждает? Как охотно я взял бы с собой и вас, но…
- Да, ещё несколько дней – и снова в армию, - Рауль опустил ладонь на эфес шпаги, - пока испанцы тревожат наши рубежи, эта шпага не будет ржаветь в ножнах!
- А как вам, мой доблестный рыцарь, нравятся пирожные у герцогини де Шеврез? Вчера это было ясно без слов – по вашим глазам да по вашему аппетиту! А ведь герцогиня ждёт нас и сегодня, и завтра, и каждый вечер – пока не уедем!

***
Герои спешили навстречу новым подвигам, разбивая замёрзшие лужицы копытами коней и вздымая фонтаны ледяных брызг. По классической науке войны действия прекращаются на зиму,
но великий Конде отринул все каноны – и именно зимой решил добиться окончательной победы над изнеженными южанами, взяв в союзники непогоду.
А зима, даже если она сулит победу, всё равно настроения не поднимает, и у наших друзей весёлые, приятные темы для разговоров давно иссякли. Какое – то время ехали в молчании. Наконец, де Гиш решился заговорить:
- Виконт… можно мне на правах друга посекретничать с вами? О том, что вам, быть может… не совсем приятно?
- Вы мне друг, а значит, это ваш прямой долг.
- Хорошо. Я заметил, вам не нравится, когда мужчины в своём кругу хвастаются своими победами над дамами. Но что в таком случае вы думали бы о дамах, расписывающих в салонах несравненные достоинства своих поклонников? А ведь герцогиня де Шеврез развлекается в Париже почти исключительно – этим. Да, ей без малого полвека, но, видно, коллекционируя молодых кавалеров, старушки сами себя убеждают, что они - ещё женщины… Увы, новым её увлечением свет считает вас!
- Что за… придёт же кому – то в голову! Граф просто когда – то знал эту милую даму – вот и попросил представить меня принцу.
- Я, в отличие от светского общества, не слишком любопытен, и не стану гадать, что связывало герцогиню и графа. Хочу лишь напомнить вам об осторожности, с которой надлежит выбирать себе покровителей. А с покровительницами… лучше вообще не рисковать.
Нет, Рауль не мог полностью согласиться со своим светски-опытным другом. Недостойно забывать покровителей. И он написал несколько писем женщине, которой был обязан своим положением, своим местом при особе маршала. Ответы, светски – любезные и литературно-безупречные, запаздывали, а последнее письмо вернулось нераспечатанным – герцогиня покинула столицу.
Куда уехала, зачем и надолго ли – сообщить не сочла нужным.
Может, по меркам высшего света это было нормально? В конце концов – не родня.
Но почему – то у Рауля осталось ощущение… пусть неопасного, пусть мелкого, но – предательства.

***
Прошло три года.
Виконт де Бражелон, один из лучших офицеров Его Величества, весьма любезный и образованный молодой человек, безупречный кавалер, не стал, однако, любимцем своих сослуживцев. Он умел не наживать врагов, но и привлекать к себе друзей, увы, не научился. Виной тому, несомненно, была та замкнутость, та прохладная отчуждённость, которую так настойчиво культивируют в аристократических семействах – и которая превращается из достоинства в недостаток, стоит только «высокородию» оказаться в обстановке попроще.
А уж что может быть проще действующей армии?! С её костями и картами, с её мелким мародёрством – в порядке вознаграждения себя за перенесённые опасности, с её общественными сортирами и борделями, попойками и публичными зрелищами – четвертованием предателей?
Серьёзность и целомудрие здесь не вызывали бы ничего, кроме насмешек, если бы не сочетались с отменными бойцовскими качествами! И теперь сослуживцы отзывались о своём товарище примерно так:
- Должны же быть в нашем Содоме праведники, ради которых Господь ещё щадит его!
Может, это было слишком «самомнительно», но Раулю казалось, что его оплот, его надёжный тыл, его личный рай сохраняется именно в награду ему. То ли за праведность, то ли за страдания…
Нет, он теперь не рыдал по ночам, его не мучили кошмары – детская порывистость была в прошлом. Пришла пора трезвого осмысления.
Но как же мало было известно наверняка! Почти ничего. Крохи, из которых сложить мозаику совершенно невозможно.
Вглядываясь в зеркало, Рауль настойчиво пытался представить себе, как могла выглядеть его мать. Нельзя же не унаследовать ничего, кроме клейма! И в эти минуты его не радовало то, что он не находил в себе ни одной чёрточки, несходной с чертами господина графа. «Опекуна». Отца.
С каким же опозданием придётся теперь заняться тем, чем надо было ещё в детстве! Но тогда он и помыслить не мог о каких-то тайнах от обожаемого графа. А теперь… теперь пора!
Если исходить из самого худшего… предположить, что его мать НЕ была женой его отца…
Расположив своих солдат на ночлег в ничем не примечательном городишке, молодой офицер зашёл в ничем не примечательную церковь. В исповедальню:
- Святой отец, я хотел бы узнать… если человек знатный, со связями, достаточно богатый, очень любит своего сына, очень хотел бы сделать его наследником, но… в своё время… не обвенчался с его матерью?
- А мать жива? – голос невидимого падре был таким юным! Много ли он понимает?! И что ответить? Исходя из худшего…
- Нет. Давно уже нет.
- Если родителям невозможно обвенчаться - сыну ничем не поможешь, не наследник. Но, вы сказали, отец знатен и со связями? Господа научились обходить суровый закон – для этого надо лишь, чтобы ребёнок считался сыном неизвестных родителей. Подкидышем. Тогда опекун сможет «подарить» ему имение, «сделать» фамилию.
- Как?! А признав отцовство – не может?!
- Нет! – голос за занавеской зазвучал обидой так, словно это касалось и священника, - нет! Признав отцовство – признает и то, что его ребёнок – плод прелюбодеяния. А безвестных подкидышей святая католическая церковь в неизреченной благости своей считает законными. Всех.
Это было ясно, просто, логично и несомненно. «Воспитанник» в доме родного отца. Поднялась горячая волна жалости к отцу – как же он должен страдать, не имея возможности назвать сына – сыном! Ради его будущего, ради его счастья…
Но жалеть ли неведомую ему женщину – этого Рауль не мог для себя решить. Жалеть можно жертву насилия – но ведь это немыслимо? Сама… оступилась?
Потому, что история с палачом и его мечом правдой быть не могла. Не могла – и всё.

***
Но невозможная история всё же иногда всплывала в памяти. Как не вспомнить о ней при виде гремящей цепями процессии, ползущей из тюрьмы – в порт?! Женщины…
- Да шевелитесь вы, шкурёхи клеймёные! – погонщик привычно покрикивал, не хватаясь, однако, за кнут. Вот случай…
Молодой человек подъехал к конвоиру. Сколько взглядов сразу устремилось на него из-под рогожных капюшонов! Но он постарался не встречаться глазами ни с кем:
- Любезный, вы служите, наверное, не первый год? Скажите, не могут ли заклеймить по ошибке? – и в воздухе мелькнула серебряная монета – щедрая плата за несколько минут разговора.
- При мне не бывало, а вообще… Судья – не господь, ошибиться может. Что тогда? Нет, срезать нельзя. Можно только бумагу выправить, что оправдали.
- Дело в том, что я столкнулся с историей, вообще не имеющей отношения к суду. Негодяй украл настоящее клеймо - и заклеймил того, кого считал виновником своего несчастья. И что теперь делать?
- А сам он с судьёй поговорить не хочет? Не виноват – так и бояться нечего. Но придётся побегать по судам, пособирать бумаги, что не судили, не клеймили…
После этого разговора, вернувшись в гостиничную комнату, Рауль встал перед зеркалом, жестом отчаяния оттянул кожу на лопатке, схватил пистолет… и всё же опомнился. Опустил. Доказанный самострел в армии грозит расстрелом. Разве только если через плотную ткань, чтобы не осталось следов пороха? Но нет, как сам себе отстрелишь так ювелирно, чтобы – все три лепестка? Тут нужна третья рука… или тот, кто готов помочь.
Решение пришло такое простое, что непонятно, как не додумался раньше? Неужели так уж трудно найти хирурга… или палача, падкого на золото?
Но этому простому плану осуществиться было не суждено. Почему? В этом Рауль не мог признаться и самому себе, так это было… странно, глупо и не по-христиански как-то… Он вдруг подумал, что это – связь с давно погибшей женщиной, которая узнает сына только так. По этому знаку. Безумная мысль возвращалась снова и снова, превращаясь в непреложную истину.

***
Луизе уже 11 лет. Уже или ещё только? До невесты всё ещё далеко. Маленькая хромоножка с чудесными глазами. «Огромные – и бледно-бледно голубые». От чего придётся её защищать, кто знает? Ясно только, что придётся, и сама эта простая мысль наполняет счастьем.
Взрослеет. Не кинулась к нему с восторженным визгом, как ещё в прошлом году, поздоровалась вполне по-взрослому. Восхитилась, как вырос, как похорошел её друг – но тоже сугубо прилично. Почтительно попросила разрешения у маменьки на прогулку с виконтом, и лишь когда убедилась, что вокруг на целый лье нет никого.
- Рауль, я не знаю, не осудите ли вы меня, но я расскажу… Тут такое, такое… честно, я не подслушивала! Нечаянно услышала! Говорили про вас…
Что-то подсказало ему, что здесь не обычная сельская сплетня. Луиза – дитя, но – друг. И прерывать её сейчас нельзя. Только поощрить молчаливым кивком.
- Если граф так рано овдовел, что ему мешало жениться? – это матушка моя сказала, а я …я прислушалась. А бабушка ей и говорит:
- С чего вы взяли, что он овдовел? Ни похорон, ни траура, ни самой графини. И – никто ничего! Каково? Синяя борода, слишком знатный для того, чтобы кто-то взялся расследовать!
Рауль замер. Значит, графиня всё – таки не легенда.
- И дальше бабушка сказала… что сама гуляла на их свадьбе, и что «Луиза немножко похожа на графиню, такая же беленькая, и глаза… Если вырастет хоть вполовину такой красавицей – ко двору!» Но самое удивительное – графиню видели в Париже при дворе уже после того, как она …исчезла. Не привидение, нет! Знатная дама с другой фамилией, но спутать её нельзя было ни с кем! И графа там видели – в мушкетёра играл, только разве голубой плащ его спрячет?» Подивились – и заговорили о другом!
Приоткрылась бездна. Что-то должны знать друзья из той, мушкетёрской жизни – всё-таки ниточка… И впервые шевельнулось недоброе чувство к соседям, таким милым и любезным : вот, значит, как! Заглядывают в глаза графу и ловят каждое его слово, а за спиной… Но Луиза! Вот кто мог бы помочь! Ребёнок – идеальный разведчик!
При этой мысли, однако, Рауль покраснел. Хорош сын, хорош офицер… готов просить ребёнка …
Но, задыхаясь от стыда, он всё же прошептал:
- А её «другую фамилию» - не называли?
- Я знала, что вам будет интересно. Нет, тогда не назвали. Но я узнала! Не знали же, что я слышала – так бабушка и не удивилась, когда я спросила, все ли придворные дамы – красавицы? А похожие на меня там бывают? Говорит – графиня Винтер…была… и при этом они с мамой так переглянулись! Это о ней! И что ещё я придумала…
Голос Луизы упал почти до шёпота, словно она боялась, что бабочки или стрекозы услышат – и перескажут:
- Как воскресная служба закончилась, я так неприлично – громко, чтобы падре услышал… матушка, говорю, а в церковных книгах ведь про все-все свадьбы в округе пишут, Ах, как мне было бы приятно прочитать про ваше венчание! Матушка так покраснела, а падре – он добрый, он засмеялся!
- Прочитайте, мадемуазель, прочитайте! Хоть про матушкино венчание, хоть про своё крещение! У нас тут всё аккуратно, всё за последние два века! Пошёл за книгой – а я за ним…заглянула. Запомнила, в каком шкафу!
Рауль почувствовал, что пора менять тему – разговор становился опасным для благонравия маленькой, но уже самой настоящей женщины:
- Луиза, а вы правда, хотите стать придворной дамой?
- Правда!
То, что произошло в ближайшее воскресенье в церкви, произошло на глазах у родителей Луизы, графа и нескольких десятков прихожан – и никто ничего не понял! Как будто желая напомнить другу, какой образ у неё здесь самый – самый любимый, маленькая мадемуазель взяла его за руку, на несколько секунд завела в небольшой восточный придел – за алтарь, и как бы нечаянно провела рукой по одной из створок массивного шкафа.

***
Это уже не предположения, бред и догадки, это - факт.
Под покровом предрассветного тумана несложно было забраться в окно по плющу – и остаться незамеченным, но Рауля била крупная дрожь – даже после сражений не было ничего подобного!
На девятнадцатом году жизни он впервые сделал то, о чём граф не должен был узнать. Никогда! Как это будет страшно, если ему придётся придумывать ответ – ведь солгать он не может, физически не может! Но как сказать правду?!
В книге не пожалели двух страниц, исписали так крупно и красиво! Верно, очень пышной была свадьба графа и некоей Анны де Бейль… а через три месяца – скупая пометка о том, что графиня… пропала без вести! А ещё через шесть лет – лаконичная запись: «Ввиду шестилетнего безвестного отсутствия» считать графиню покойной. Но те, кто видел её в это время в Париже, не похожи на выживших из ума. Значит – видели! Значит – они там встречались… а она уже носила другую фамилию… не потому ли он – «воспитанник»?!
Свадьба – это слишком давно. Узнать бы, до какого года она жила в Париже? И вообще…до какого года жила?! И почему умерла? Может ли быть в страшной сказке хоть крупица правды?!
Винтер?! Быть может, граф познакомился со своим английским другом через неё?!
Увы . Письмо, тайком, со многими предосторожностями отосланное в Лондон, вернулось с пометкой, что адресат погиб, и с его смертью род Винтеров – пресекся.
И тогда, чувствуя неведомую опасность, Рауль загадал:
- Если судьбе будет угодно посвятить меня в эту историю, маршал… или его величество дадут мне поручение в Англии. Специально – не поеду.
Почему?
Всё отчётливее Рауль сознавал, что раскопать прошлое своей семьи – это, конечно, его долг и обязанность. Но… какой же тягостный долг и какая неприятная обязанность! «Господин граф» был центром его мира, и без этой опоры мир вокруг него грозил обрушиться. Привычный, добрый, уютный мир во главе с лучшим – из – людей.
Разрушать его своим любопытством, своими поисками, своими руками?!
***
Наверное, сны и предчувствия – не так уж пусты и беспочвенны. Особенно, если повторяются.
И если многие во сне летят – и не падают, бегут – и остаются на месте, то в своих навязчивых снах Рауль – сражался, - и не погибал, без малейшей надежды на победу. Враг, бесчисленный и безликий, наступал, угрожая задавить своей массой последнего защитника последнего бастиона.
Рассказал отцу, пытаясь передать ощущение одиночества и неотвратимости. Граф улыбнулся ему той чарующей улыбкой, которая делала его неожиданно молодым, похожим на сына похожестью брата:
- Неужели вы не видели, как я спешу к вам на помощь? И во сне, и наяву ваша жизнь – и моя тоже. Не знаю, что ещё можно сказать, ведь мы с вами всегда понимали друг друга без слов. Только одно – «Карфаген должен быть разрушен». Мадемуазель Лавальер не входит в мои планы.
Всё, что ещё хотел сказать Атос , он шептал в своих молитвах:
- Боже… неужели он полюбит кого – нибудь сильнее, чем меня?!
Увы. «Мадемуазель Лавальер» была единственной женщиной, не способной заподозрить друга ни в чём. Что бы ни открылось её взгляду!
Назначение в Англию виконт де Бражелон получил очень – очень нескоро. Но всё же получил. Быть может, сама судьба не была уверенна, посвящать ли его в семейные тайны?

 Отправлено: 10.10.13 17:19. Заголовок: *** - Рауль, мы може..

***
- Рауль, мы можем посекретничать? Там, в Англии вы узнали то, что когда – то хотели узнать?
- Ах, Луиза, я даже не думал, что вы запомнили тот давний разговор. И знаете, я совсем не уверен, что вам это нужно… нет-нет, какое же может быть недоверие? Просто я оказался на ложном пути!
Рауль и в самом деле хотел промолчать, но не смог. Ведь Луиза была единственным человечком, кто не скрывал, что хоть что-то знает о его семейных тайнах. И если уж никому не проговорилась за долгие семь лет…
- Леди Винтер, особа с неизвестным прошлым, вышла замуж за представителя одной из знатнейших фамилии Англии, как я слышал, к великому неудовольствию родни лорда. Брак их продолжался немногим более двух лет, затем, после внезапной смерти мужа, графиня умудрялась блистать одновременно при дворах двух королей, едва ли не ежемесячно переезжая из Парижа в Лондон и обратно. Но через два года – буквальное повторение уже известной нам истории! Пропала без вести, и решено её по прошествии шести лет считать покойной… Её сын…
- Сын? Ой, это не о вас?
- Нет, нет. Её сын тоже пропал без вести – и тоже считается покойным по причине шестилетнего безвестного отсутствия! Невозможно добровольно «пропасть» в три года – значит… Понимаете, этот мальчик и должен был стать последним по времени лордом Винтером! Он, а не друг отца!
Глаза Луизы расширились от ужаса, но голос оставался спокойным. Тихий, опасливый шёпот:
- Я ведь тоже все эти годы расспрашивала тех, кто может помнить. Знаете, как любят старички поговорить о былом? Кто бы только слушал… так вот я – слушала! И то, что одновременно служили при дворе Анна де Бейль под именем леди Винтер, и граф де ла Фер под именем Атоса – это святая правда!
Как ни был взволнован Рауль, он улыбнулся:
- Кем же может служить … дама?
- Дама вызывает меньше подозрений. Многие догадывались, что она курсирует туда-сюда через Ла Манш, выполняя поручения кардинала. И не сомневаются, что она убита!
- Невероятно интересно! И всё – таки наше расследование в тупике. Если эта дама окончательно пропала в 1628 году, она не может быть моей матерью!
- Да, дорогой Рауль, это – главное, но всё же… она была женой графа. И вообще – она – была! И сын её – был! Рауль, мне страшно…
Обняв за остренькие плечики ту, которую он с детства называл своей невестой, Рауль ответил как можно спокойнее:
- Рядом со мной? Кто же, если не я готов защитить вас?
- Готовы, да… но можете ли? И не меня, а хотя бы – себя?
- Вам страшно… войти в семью, где неизвестно куда пропала жена, и неизвестно откуда появился сын?
Да. Но произнести это «да» вслух Луиза не решилась, ведь это прозвучало бы пощёчиной! И она прошептала:
- А мои родители?
Вспомнив, как они морщили нос при каждом его появлении, Рауль постарался поверить в то, что единственное препятствие, стоящее между ним и его отважной подругой – её родители.

***
Нет, не так уж простодушны старички, и далеко не со всяким готовы поболтать о былом! Вся дипломатия Рауля, все его многолетние попытки узнать хоть что-нибудь о прошлом, натыкались на невидимую стену. Впору было заподозрить заговор, но не могут участвовать в одном заговоре люди, едва знакомые, и не испытывающие друг к другу ни малейшей симпатии.
- Вы посмели упрекнуть виконта в том, что он не знает своей матери?! – капитан королевских мушкетёров д*Артаньян яростно наступал на молодого графа де Варда. Защищал сына своего друга, требовал извинений от обидчика! Всё происходило в рамках придворного этикета – и тем не менее, Рауль чувствовал себя глупо, как никогда.
Не окажись здесь друг отца, так может, дело закончилось бы обычной дуэлью? Но скорее… скорее, призвав на помощь весь свой запас кротости, Рауль спросил бы этого наглеца: «А вы – знаете? Если да – сделайте меня своим вечным должником, назвав её имя!»
Вид у де Варда такой, будто он знает куда больше, чем говорит. Может, и назвал бы…
А вместо этого пришлось выслушать редко - гнусную постельную историю, главным героем которой оказался этот благороднейший друг и заступник!
Если женщину так легко погубить – даже странно, как некоторым из них удаётся дожить до седых волос?
Неужели друзья - мушкетёры не рассказывают ничего потому, что хотят выглядеть в глазах младшего друга получше - поблагороднее? Почему при всех попытках проникнуть в прошлое глаза господина д*Артаньяна становятся преувеличенно честными, а глаза барона дю Валлона мечутся?!
Но самый поразительный разговор получился с четвёртым «неразлучным»:
- Шевалье, не могли бы вы объяснить мне… как лицо духовное, может ли правда повредить? Ложь для блага ближнего – допустима?
И долго – долго, закусив губу с досады, выслушивал велеречивые рассуждения, подкреплённые авторитетом отцов церкви, смысл которых сводился к одному: не дано смертным знать, «что есть истина», а следовательно, надо о благе думать, к благу стремиться, благо делать – и лгать, лгать, лгать, облегчая ложью жизнь ближнему! Едва дождался момента, когда аббату вздумалось перевести дух, чтобы вклиниться со следующим вопросом:
- Но можем ли мы быть уверенны, что для ближнего – благо? Особенно если для себя такого «блага» не хотели бы?
Умный он, этот д*Эрбле, очень умный. Улыбнулся понимающе и таинственно, и отрезал:
- Это исповедь? Если да, то её тайну я сохраню. От всех. И от господина графа – тоже.

***
Удивительная способность узнавать придворные новости последним!
Де Гиш просто не знал, как себя вести! Весь двор, весь Версаль и весь Париж воспевают «злато и лазурь» в облике прекрасной хромоножки, избранницы юного короля - и только виконт, которого это, как будто, немного касается, впервые услышал! Мечется!
- Она нашла себе защитника – пусть так! Но я-то чем это заслужил?! Чего «этого»!? Её молчания! Недоверия! Любишь – люби, но прежде откажи тому, кто ждал тебя десять лет!
Пытаясь успокоить – урезонить, де Гиш говорил и говорил, надеясь, что хотя бы часть его речей дойдёт до сознания друга:
- Рауль, но ведь весь двор, всё дворянство крутится вокруг короля, как планеты вокруг солнца, ведь это же нормально! Не понимаю, как вам удалось остаться воплощённой невинностью? Неужели вы ни разу не задали себе вопрос, какую роль при дворе играют юные девицы? Ну не живого же украшения?! Почему предел мечтания провинциалов – представить дочку ко двору? Жениха найти? Да, конечно, но ведь женихов – то ищет король! И не сомневайтесь, мадемузель Луизе он «найдёт» именно вас, как только она сама об этом попросит!
- Понял! – голос Рауля сорвался на крик, - понял! Одного не пойму – как вы, считая себя моим другом, допустили, чтобы меня провожали жалостливыми взглядами, а я не понимал, что случилось?!
- Вот насчёт «жалостливых взглядов» вы заблуждаетесь…успокойтесь. Я – ваш друг, но в то же время и слуга короля. Придворный, как и вы. А обязанности придворного призывают нас в театр. Новая комедия господина де Мольера. Вот – «Амфитрион»! Ну у какого короля ещё такие обойщики, что комедии пишут?
- У какого поэта ещё в покровителях король, недостойный короны?!
Де Гиш побледнел:
- Не беспокойтесь, ваш афоризм не выйдет за пределы этой комнаты. Я не хотел бы оставлять вас в таком состоянии… посижу с вами до вечера, хорошо?
Но Рауль уже взял себя в руки:
- Не представляю себе комедии на античную тему. Соединение несоединимого? Посмотрю…
***
Раулю было совсем не до того, что происходит в новой пьесе – его взгляд был устремлён только на короля , восседающего во всём своём великолепии в золочёном кресле у правого портала – на краю сцены. Как обычно.
Затем очень осторожно, сквозь ресницы, он начал наблюдать за залом, и убедился, что на него не смотрит никто! Происходящее в условном, картонном мирке завладело публикой безраздельно! И так - каждый раз. Смотрят и слушают, боясь упустить хоть жест, хоть слово. Только через сутки разберутся в своих ощущениях, и начинают:
- Мольер несносен! Мешает паштеты из площадных фарсов, театра масок, комедии положений… о законах сцены, о трёх единствах вообще забыл! И что это за наваждение, почему посмотрим – и думаем? Обсуждаем, как не обсуждали ни одну высокую трагедию?!
Вот и сейчас актёры в античных тогах, на котурнах, в масках развернули перед публикой озорную комедию с обманами, путаницей, переодеваниями. Да только началось – то всё с того, что Юпитер, владыка богов, воспылал страстью к земной женщине Алкмене – и наставил рога её мужу. Это другим – нельзя, а он – Юпитер!
Амфитрион, оскорблённый муж, готов бросить вызов божеству, но… увы. Всё, что он может – выслушать монолог громовержца:
- «С Юпитером делёж бесчестья не приносит!
Узнав, что твой соперник – царь богов,
Гордиться можешь ты, и звать себя счастливым!»
И Меркурий, придворный небесного самодержца, поддакивает, обращаясь к залу:
-«…….теперь возможность есть
Ему утешиться – удары бога
Приносят не бесчестие, но – честь!»
Как же все эти графы, маркизы, виконты будут хохотать над напыщенными, якобы верноподданническими монологами завтра! Когда дойдёт до последних тугодумов! Каким хохотом будут взрываться мушкетёрские казармы в ответ на каждую реплику, приведённую по памяти! Но пока – мушкетёры стоят в дверях каменными изваяниями. А зрители? Взгляды зрителей, исполненные умиления и благоговения, устремлены не столько на олимпийское божество, сколько на земное!
На сцене же олимпиец в это время обещал рогатому Амфитриону щедрую награду – вечную память в потомстве! А как же, ведь все будут именно его считать отцом славнейшего из героев – Геркулеса!
Неужели его Величество действительно видит в этой странной «комедии» прославление его власти и его самого?! Но даже самого самовлюблённого нарцисса на троне должен был бы отрезвить финал:
-«Вы видите, - глупей нет ничего –
Быть пленником величья своего!»
И вот уже труппа выходит на финальный поклон. Сначала актёры, а затем и автор.
«Вот человек, знакомство с которым сделало бы мне честь, - пронеслось в мыслях у Рауля, - но увы… не могу же я общаться в этом раззолочённом вертепе только с ним!»

Это было последнее появление виконта де Бражелона при дворе Короля – Солнца.

***
Можно биться над загадкой годами, отчаяться, заставить себя забыть о ней – а коварная отгадка вылезет сама! Внезапно! И покидая театр, виконт уже не сомневался ни в чём. Рассыпанная мозаика сложилась в картину, почти законченную! Недоставало лишь нескольких фрагментов, но сюжет и композицию это не портило.
Итак, юный граф женился на некоей Анне де Бейль, девушке неизвестного происхождения. Конечно, родня была против! Но что могло быть в прошлом шестнадцатилетней красавицы? Клеймо – откуда? Несомненно, оттуда же, откуда и у него – личная месть какого – нибудь негодяя! И граф это понимал, и готов был защищать её от всех негодяев на свете, но нашёлся тот, защитить от кого граф был не в силах…
Несомненно, какой-нибудь придворный «Меркурий» подсказал сделать юную графиню украшением двора! И отец сегодняшнего «Юпитера» … осчастливил её свое благосклонностью! И граф оказался в роли Амфитриона!
Только так и можно было объяснить тот факт, что он и в провинции не смог остаться, и не занял подобающее ему место при дворе. Он предпочёл не терять из виду любимую женщину, не раздражая повелителя! Так родился мушкетёр Атос…
Но женщина, очевидно, действительно незаурядная, решила спасти себя сама – бежать от того, кто, называясь её супругом, не смог стать её защитником. И сбежала в Англию! Порвала с прежней жизнью, снова вышла замуж… Двоемужие, конечно, преступление, но хочется верить, что она отвоевала себе хотя бы два года счастья.
А похоронив мужа вернулась во Францию уже с другой фамилией. Там ведь, конечно, тоже отношения с роднёй не сложились, а на родине она была теперь защищена иностранным подданством. Что должно было твориться с самолюбием господина графа, как же он должен был страдать! Но если ещё два года она выполняла опасные поручения великого человека, можно предположить, что граф ей помогал, как мог. Искупая вину. И лишь когда она переступила некую грань…
Увы, но в эту схему логично вписывался рассказ Дюшена. Он, конечно, мерзавец, но… неужели, убедившись в преступности своей жены, граф позволил бы себе трепать своё имя в судах?! Сделать общим достоянием историю её двоемужества? Душевные порывы этого человека всегда были так сильны, что в молодости, несомненно, он мог… А объявить себя вдовцом и заново жениться – не мог! И бездетным остаться не мог, столь велик запас любви в душе, поистине божественной!
«Но не из той ли прошлой жизни его странная неприязнь к Луизе? Немного похожа… Бедняжка… Это же я не смог защитить её, я!»
Едва добравшись до своей квартиры, блестящий придворный рухнул на диван и зарылся лицом в подушку. Любовь – не любовь, друзья – не друзья, король – не король… Как, для чего и для кого жить дальше?
И только отец… Слабый, грешный, глубоко несчастный отец – оставался ОТЦОМ.
***
Но он не выглядел ни слабым, ни несчастным! В облике убелённого сединами рыцаря сегодня явственно проглядывал прежний мушкетёр!
- Рауль, я только что от короля! Этот человек и в самом деле возомнил себя высшим существом, и в самом деле не понимал, что даже ветка, согнутая слишком сильно – распрямляется, нанося удар! Полагал, что может гнуть и ломать людей, равных ему по знатности!
- Боже… вид у вас такой, словно вы его вызвали на дуэль!
- Время дуэлей для меня, боюсь, миновало. Просто я, вассал, позволил себе высказать сюзерену всё, что я о нём думаю. С высоты своего возраста. Испорченному мальчишке.
С этими словами граф вытащил из ножен короткий обломок шпаги:
- Эфес – фамильная реликвия, а клинок – брошен к ногам его величества. В знак того, что я свободен от обязательств перед французской короной. И вы, мой сын, тоже.
Эти слова, невероятные в устах рыцаря, были произнесены спокойно. Почти весело.
Лицо Рауля озарилось восторгом, и почти тут же погасло. Как гаснет слабый огонь, разгоняя тьму лишь на мгновение:
- Я восхищаюсь вами, отец. Не знаю никого, кто решился бы на такое. Но…
- Что же смущает вас, милый Рауль?
- В сущности ведь… его величество сделал именно то, о чём вы мечтали, то, о чём безмолвно умоляли ваши глаза! Мадемуазель Лавальер напоминала вам кого – то, кого вы не любили, да? Она не входила в ваши планы – и вот, исчезла из моей жизни. Не смею вас упрекать, но только… для меня Луиза и была – Жизнью.
- Я полагал, к этой теме мы не вернёмся? Вы сами понимаете, как ненадёжна любовь ребёнка, не знающего ни жизни, ни света, ни себя. Жену вам найду я сам. И именно ту, которая не только не втопчет в грязь славу и честь рода, но сумеет их преумножить.
- Новорожденного рода Бражелонов? Увы, наследником славы Роанов мне не стать. Ну что ж… Преходяща слава земная. Исчезнут, превратившись в легенду, Ла Феры, как исчезли Винтеры.
Произнося эти слова, Рауль боялся поднять глаза на отца. Но души этих людей настолько вросли друг в друга, настолько чувствовали каждое движение, что, даже не поднимая глаз, Рауль почувствовал, как внутренне напрягся граф, как явно – растерялся. Как мучительно ему пришлось искать ответ:
- Да. Дай бог и каждому из нас стать такой легендой, как мой друг. Лорд Винтер погиб, оставшись последним защитником не только благороднейшего из королей, но самой идеи монархии!
- А за какую идею воевать мне? Осталась ли ещё идея, ради которой стоит жить?
- Жить будем ради жизни, а воевать… воевать, если придётся, за Францию.
- Так думаю и я… Герцог Бофор набирает экспедиционный корпус в Африку…
- Не сейчас, мой друг, не сейчас! Едем в Бражелон, в рай вашего детства!
- Рай – не рай без моего ангела… Простите, граф. Едем. Вы, вы – мой последний бастион!

***
День отъезда приближался неотвратимо, и разговоры иссякли. Не умирать на глазах у отца, не видеть, как умирает сын… Если бы в эту бражелонскую Фиваиду судьба послала д*Артаньяна с Портосом! Уж они-то, наверное, смогли бы объяснить, как смешно, странно, нелепо отворачиваться от жизни лишь потому, что она не совсем такая, как нам всем бы хотелось! Ехать в Африку в поисках того, кто мог бы оказать тебе сомнительную услугу – пристрелить тебя так, чтобы об этом не сразу узнал твой дорогой папА! Или создать себе ад в раю – одной только силой своего воображения!
Но, увы, друзья рядом не всегда. И не нами замечено, что «если ад и существует, он – в душе меланхолика».
Чувствуя себя приговорённым к смерти, Рауль всё ещё надеялся на исполнение своего последнего желания.
Столько лет он не смел и помыслить о разговоре без вежливых формул и восторженных излияний. О разговоре, по – солдатски прямом и честном. Зная, что отцу это доставит не просто несколько горьких минут, но быть может, отравит остаток дней сознанием, что он, бывший для сына первым после бога, окажется всего лишь человеком. Грешным созданием земли, а значит – обманщиком.
Год за годом Рауль задавал себе неразрешимые вопросы: «Если случай поможет мне узнать хотя бы имя моей матери, хотя бы её могилу – неужели это помешает мне любить и чтить отца по-прежнему?». «А если то, что я узнаю, обяжет меня мстить за погубленную мать? Неужели я смогу мстить отцу?!». «Быть может, моя мать всё-таки жива? И отцу стыдно признаться в том, что она – не дворянка?» Никаких других причин для величественного молчания графа Рауль не мог себе и вообразить! И к ответам на свои вопросы так и не приблизился.
Попытался отвлечься сказками, но теперь даже сборник мифов вызывал ненужные воспоминания и ассоциации…
- Что вы читаете, мой дорогой мальчик? – тонкая рука графа провела по его волосам. Как в детстве.
- Детскую книжку. Пытаюсь перенестись воображением в те времена, когда счастье казалось вечным, - и Рауль прильнул щекой к руке отца.
- Можно взглянуть? Да эта книжка может казаться детской только детям!
- Вы правы, как всегда. Вот, посмотрите – это же верно на все времена! «С досадой подумал Геркулес, что друг его Адмет нерешителен и робок, как дитя. Но не ему, полубогу, осуждать смертных. Смертные – слабы, их он научился прощать и защищать. Но как был счастлив герой, встречая человека сильного и бесстрашного! Не странно ли, что таким человеком оказалась женщина?» Это прекрасно, но как бы повёл себя Геркулес, этот герой, этот полубог, вдруг узнав, что он заблуждался? Что он – такой же смертный? Кто напишет об этом так, чтобы я поверил? Ведь мне это знакомо!
- Героем вы быть не перестали, но как же рано пришло к вам сознание своей смертности! Рауль, милый, поверите ли, я заметил в вас перемены сразу, после недели, проведённой в армии! У вас появился какой – то уголок в сердце, куда мне больше не было входа… вы смутились? Не стоит, ведь это – правильно, это – взросление. Если когда-нибудь люди перестанут воевать, распустят все армии на свете, где же тогда мальчики будут становиться мужчинами? Через три года вы были совсем уже взрослым, а теперь… Теперь я могу говорить с вами, как с ровесником! Молодость тела, зрелость духа, мудрость мысли… Я не смог стать совершенством, но сумел создать совершенство – вас!
Задать единственный вопрос, ответ на который мог бы вернуть к жизни, опять не получилось. Залюбовался величием, высотой духа того, кто остался его единственной непреходящей любовью.

***
Цветной полумрак домашней часовни. Тоненький лучик из крошечного оконца над алтарём, сейчас, на закате, похож на окровавленный клинок. Грозящий и тёплый.
- Отец, - шептал молодой человек, обращаясь явно не к Отцу небесному, - отец, я не хочу говорить о своих предчувствиях, но и не думать о них не могу. Да простит меня Бог, если я богохульствую, но один вопрос не даёт мне покоя…
И он поднял глаза к образу мадонны. Юной, грустной матери:
- Зачем Творцу, всемогущему создателю, понадобилась … мадонна? Мать его сына? Не потому ли, что сыну предстояло жить среди людей без отца? И лишить его ещё и матери было бы слишком… слишком немилосердно?
- Но у вас же отец есть!
- Лучший из отцов! Тот, кто смог стать для меня всем, заменить мне всех! Но поймите… никогда бы я не позволил себе пытаться проникнуть в ваши тайны, спросить о том, что касается только вас. Но без матери я, случайный потомок знатного рода, как будто, не совсем существую… Мне всё равно, кто она, но прощаясь с вами, быть может, навсегда, я обязан…
Едва решившись взглянуть в глаза отцу, Рауль замер: в этих глазах, всегда лучившихся лаской и обожанием, он вдруг уловил что-то… что – то очень похожее на брезгливую насмешку:
- Вам? Всё? Равно? Вы готовы узнать и поверить, что ваша мать – не лучшая из земных созданий?
Но каким бы ни был мой ответ, разве он может что – нибудь изменить в наших отношениях?
- Нет. Ведь вы останетесь неизменным. И я, надеюсь, тоже.
- Сын мой, скажите здесь, пред алтарём, солгал ли я вам хоть раз? – и взгляд графа снова стал величественно – торжественным.
- Нет, о нет! Вы просто не смогли бы! Никогда!
- Так вот: есть вещи, которые лучше не знать. Не пытаться проникнуть. Не искать ответов. Ради сохранения в чистоте собственной души. Вы верите мне?
- Верю. Верю!
И тут же понял, что сдался. Без боя. Просто подчинившись воле, пусть благой, но чужой.
Впервые воля отца была чётко осознана, как чужая.

***
Всего несколько часов до рассвета.
Утром – шумные, суетливые проводы, и больше ни слова наедине. Если только граф не зайдёт на рассвете, чтобы разбудить сына.
Зайдёт! И будет вынужден…
Жестом отчаяния Рауль сорвал с себя батистовую рубашку и повернулся к двери. Лопаткой. Печатью. Лилией. Клеймом.
Небольшой ожог, слегка втянутый и побелевший, давно не бросался в глаза, и Рауль давно потерял бы осторожность, если бы не заметил, что это пятнышко может менять цвет. При жаре – розовеет, а стоит хотя бы немного замёрзнуть – приобретает оттенок бледно - бледно – чернильный. А главное – форму, увы, не меняет.
Увидит! Спросит! И получит совершенно честный ответ: «Месть негодяя!» И подробный рассказ! Можно будет, наконец, надеяться на откровенность за откровенность?!
И перестав мучиться сомнениями, молодой человек провалился в глубокий сон.

***
Было уже совсем светло, когда он проснулся … от предгрозовой тишины. Нет. От взгляда.
Это был взгляд божества! Но не его личного божества, господина графа, отца. Нет! В эту минуту отец выглядел карающим ветхозаветным божеством Авраама-Исаака-Иакова, божеством гнева.
С таким лицом убивают без раздумий и раскаяния.
Медленно, обвиняющим жестом он поднял руку:
- Что ЭТО?!
Даже голос звучал сухим громовым раскатом.
Впервые в жизни Рауль видел отца в таком состоянии, но он выдержал. Не опустил глаз. Только заготовленная фраза вылетела из головы. Напрочь. И он выпалил:
- Месть… Вам!
Смысл этих слов не сразу дошёл до сознания ошеломлённого графа. Наконец, он уточнил с металлом в голосе:
- Когда? Десять лет назад?! Тот единственный, кто мог отомстить мне ТАК… Значит, я убил его, ещё не зная?! Ну конечно, ведь это вы привели негодяя к умирающему палачу… И потом он вас выследил?!
- Кого вы убили, монаха?! Да я его больше не видел! Это – сын того самого палача!
Взгляд графа, смягчившейся на какие – то доли секунды, снова налился свинцом:
- Мне было бы легче винить того, кого вы считали монахом. Это, по крайней мере, дворянин. Но если вас коснулась рука простолюдина… потомственного палача?! И десять лет я жил под одной крышей с …обесчещенным бастардом? Бывшим дворянином, потерявшим всякое право на звание дворянина?
Атос видел, что сын не может произнести ни слова в своё оправдание – услышанное ошеломило его. Но допустить, чтобы его – ЕГО!- сын опустился до оправданий?! Даже ОНА, клеймёная девка, погубившая его жизнь, не оправдывалась! Никогда! И граф продолжал, не давая сыну вставить и слова:
- Моя жизнь, моя честь, моё имя растоптаны дважды. Лишь потому, что я позволил себе слабость: любовь. Сначала – к женщине, а затем … затем… к …сыну.
Последнее слово он произнёс с таким трудом, словно пытался вычеркнуть и забыть последние четверть века своей жизни. Но прежде, чем произнести окончательный приговор…
- Но как вы ему позволили?!
- Сбил с коня ударом в затылок и связал!
Атос тяжело осел в кресло и обхватил голову руками:
- Дворянина? Воина?! В полном вооружении?! – взгляд его стал откровенно брезгливым, - но как ему пришло в голову… за что?!
- Он был уверен, что его отца убил я! Отомстил за свою мать!
Атос не поднял головы, но его плечи вздрогнули. И тогда Рауль закричал торопливо, не зная, дают ли ему возможность высказаться:
- Женщина, которой вы… то есть он…отрубил голову, не была моей матерью, это я понял… узнал!
Но вашей женой она – была! И Луиза побоялась, понимаете – побоялась войти в ТАКУЮ семью! Вы испугались её, а она – вас! А что вы сделали с МОЕЙ матерью – я так и не знаю! На дне какой реки – она?!
Медленно – медленно Атос поднял глаза:
- Граф – полный хозяин в своих владениях, с правом верхнего и нижнего суда. Оставить в живых клеймёную воровку, скрывшую своё прошлое ради того, чтобы стать графиней – не уважать себя, свой титул и своих предков. Согласны? И я её повесил. За шею. На дереве. Сам. С такими вещами не идут в суд, не делают весь свет свидетелем своего позора.
- Как… а палач? Меч? – во взгляде Рауля явно читался ужас: его божество на его глазах, казалось, теряло рассудок!
- Эта падаль имела наглость выжить! Вы видели, в петле иные хрипят сутками – вот кто-то и рискнул нарушить мою волю. Вытащил. Знать бы, кто – повесил бы рядом. А голову ей отрубили через десять лет. Покрутилась при двух королевских дворах, сумела заслужить.
- А её сын?
- И об этом разнюхали за моей спиной?! Мне пришлось убить и его! Пришлось потому, что иначе – он бы убил меня.
- Трёхлетний?!
Этой реплики Атос не расслышал – настолько был захвачен ужасным воспоминанием:
- Может, оно было бы и к лучшему – не дожил бы я до сегодняшнего дня. А ведь если и хотел жить – то только ради вас! Я чувствовал каждое ваше движение души, читал каждую мысль, пока вы не закрылись от меня. Пока не скрыли бесчестье. Своё и моё.
Внезапно голос его сменился шёпотом, а тело обмякло - почти обморок! Он страдал – и не мог этого скрыть, и тогда Раулю показалось, что всё ещё поправимо. Просто пришло время, когда сильнее – он. И нельзя ждать понимания и прощения – пора понимать и прощать самому.
Он поднялся. Приблизился. Попытался обнять того, кого боготворил. Он готов был произнести тысячу покаянных слов, тысячу клятв в верности и неизменной любви – так страшно было видеть, как угрожающе одряхлел отец.
Но один краткий жест, одно движение могут сказать больше тысячи слов – граф отшатнулся. Не с ужасом, как от опасности, а просто – гадливо:
- Не смейте больше прикасаться ко мне. И разговор у нас – последний. Привыкайте к своему новому положению – простолюдинам просто приказывают.
- Прошу о последней милости… вы не ответили, кто моя мать!
- Да просто… светская дама. Вам не надо объяснять, что из себя представляет обычная светская дама?
- Понимаю, - Рауль уже едва сохранял остатки самообладания, - из двоих грешников виноват только один, да? И ни в коем случае не мужчина?
- Хотите поискать сочувствия у неё? Пожаловаться? Ну что ж, попробуйте. Может, хоть взгляд вам подарит, хоть здоровьем поинтересуется. Вынуждаете меня напоминать, кто вас вырастил? И назвать имя той, которая предала дважды?
- Значит, жива?!
- Да что ей сделается, этой мадам де Шеврез? Что, никакого зова крови не чувствовали? Она, очевидно, тоже.
Тяжело поднявшись с кресла, Атос сделал величественный жест, ясно дающий понять, что разговор окончен:
- Ждите здесь. Напишу герцогу Бофору. Письмо потрудитесь вручить. Это будет моя последняя просьба. Если погибнете – вас похоронят, как дворянина. Несмотря на то, что прочтут на вашем левом плече.
Несколько мгновений Рауль чувствовал себя обессиленным. Но только несколько мгновений. И вот, взгляд его стал твёрдым, как никогда. Твёрдостью стального клинка:
- Боже, боже… С кем до сих пор жил Я!

***
Шевалье д*Артаньян, капитан королевских мушкетёров, обнимал за плечи своего старого друга, и слушал, слушал его прерывистый, хриплый шёпот.
Кабачок «Сосновая шишка» жил своей обычной жизнью – стук стаканов, бульканье бутылок, молодые голоса… Никто и не думал прислушиваться к полубреду «полубога» - кому там нужно бульканье старых маразматиков! Да и кто другой мог бы что-то понять в этих отрывочных фразах?!
- Это ОНА… ОНА дотянулась! А я… что я сказал моему мальчику перед вечной разлукой?! «Да рассудит Бог!» Это же – всё равно, что проклятие! Вот так… рухнул его последний бастион!
Протянул стакан слуге. Полный до краёв, поднял ко рту – и чуть не опрокинул себе на колени. Поставил:
- На какой же ад я обрёк сына! Свет всегда знает о нас больше, чем мы сами о себе.
Так что же он узнал? Что наговорили, что наврали, о чём – догадался?! И десять лет, боже мой, десять лет он молчал, не смея заговорить со мной. Боялся разочароваться во мне. И ведь я только сейчас понял – ЭТО он мог бы скрывать до самой смерти! Но он хотел, очень хотел этого разговора – и вызвал меня на него! Сам! Страшно…
- Может быть, домой? Позвольте мне отвезти вас!
- Да-да… я сохранил честь семьи – от самой семьи… я сохранил любовь моего мальчика – но не его жизнь…

***
- Убийце не место на могиле её жертв!
Д*Артаньян, мрачный и грозный, как судия, предстал перед хрупкой бледной девушкой, склонившейся в позе молитвы над могилой Рауля:
- Вы должны были войти в их замок в подвенечном платье! Женой виконта де Бражелона!
- Да, да… быть может, моя жизнь нужна была для того, чтобы спасти жизнь Рауля. А я спасла свою!
- От кого?!
Луиза словно не расслышала вопроса. Она спешила высказать то, что хотела сама:
- Вы вините меня в неверности, но мой грех другой, совсем другой. Я хотела искупить его в монастыре. Вы, шевалье, помешали, вы привели меня за руку к мужчине, любовью к которому теперь готовы попрекать… Бог вам судья.
Поднялась с колен, положила на могилу белую лилию. Заметила, как изменился в лице д*Артаньян. Чуть слышно прошептала:
- Цветок чистоты и невинности…

КОНЕЦ.

 Отправлено: 11.10.13 11:47. Заголовок: Браво!..

Браво!