Последнее время мне мало что нравится по теме Атос/Миледи. Но вот этот фафник на "Фикбуке" зацепил... Необычный поворот событий... а почему бы и нет? Размещаю на форуме с разрешения автора фанфика.
Фэндом: Дюма Александр (отец) «Три мушкетёра» Основные персонажи: Граф Оливье де Ла Фер(Атос), Миледи Винтер(Анна де Бэйль, леди Кларик, Шарлотта Баксон,баронесса Шеффилд,графиня де Ла Фер).
Пэйринг: Атос/миледи
Рейтинг: PG-13 Жанры: Гет, Романтика, Психология, POV, Hurt/comfort, AU
Описание:Почему судьбой миледи должен заниматься шурин, если у неё, вообще-то, есть живой муж? AU: миледи не удалось сбежать от Винтера, более того, она попадает в новое заключение. Теперь ее судьбой всерьез займется граф де Ла Фер. У супругов есть достаточно времени, чтобы пересмотреть свои позиции по некоторым вопросам и найти общий язык. ООС миледи развивается медленно и обосновано под влиянием Стокгольмского синдрома и ломки экстраверта по общению.
Посвящение: Посвящается всем мужчинам, которые разуверились в женщинах. И всем женщинам, которые перестали верить в мужчин.
Публикация на других ресурсах: Забирайте, но ссылку на автора оставляйте: вдруг кому надо будет связаться
Примечания автора: Фанфик об ответственности мужчины за судьбу женщины и ответственности женщины за сердце мужчины. Автор не имеет психологического образования и не претендует на новое слово в теории Стокгольмского синдрома. Автор имеет филологическое образование и претендует на идейно-концептуальную содержательность.
Автор просто мечтает и не имеет коммерческой выгоды. Герои принадлежат А.Дюма, или О.Маке, или вообще Г. де Куртилю.
Отправлено: 15.12.13 05:49. Заголовок: Часть первая Укрощен..
Часть первая Укрощение миледи
Любовь в сердце женщины начинается тогда, когда она впервые осознанно пытается укротить в себе миледи ради мужчины. Любовь в сердце мужчины начинается тогда, когда он впервые осознает, что без его помощи женщина с этим не справится.
Часть первая. POV миледи.
«Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились» (М.Ю.Лермонтов, «Герой нашего времени»)
Отсутствие Фельтона привело меня к отчаянию и злости. Как! Неужели мой тщательно продуманный план дал сбой! Неужели моим врагам удастся покорить меня и привести в исполнение свой ужасный замысел?! Когда ко мне пришел лорд Винтер, при оружии, я чуть не бросилась на него с голыми руками. Мне казалось, от переполнявшей меня ярости я могла задушить его! Как несправедливо, что женщины слабее мужчин! Лорд смерил меня проницательным взглядом и сказал: - Пусть так. Но сегодня вы меня еще не убьете: у вас нет больше оружия, и к тому же я начеку. Вы начали совращать беднягу Фельтона, он уже стал поддаваться вашему дьявольскому влиянию, но я хочу спасти его: он вас больше не увидит, все кончено. «Все кончено!» – эхом пронеслось в моей голове, и я с трудом собрала все силы, чтобы не выдать свих чувств. - Однако этот случай, - продолжил меж тем Винтер, - привел меня в беспокойство. Если Фельтон, верный и преданный человек, обязанный мне жизнью, почти сын мой, - поддался на ваши обольщения… То как я могу быть уверен, что там, куда мы отправим вас, вы не освободитесь еще быстрее, совратив какого-нибудь бедолагу, не подозревающего о вашей сущности? Его взгляд пронзал меня; я с трудом подавила дрожь. А я-то считала этого человека простодушным и слабым! - Посему, сударыня, - холодно сказал он, - я нашел для вас более надежного стража, чем Фельтон, и даже более надежного, чем я сам. Однако мне надо уладить этот вопрос, чтобы знать наверняка. Так что еще некоторое время вы насладитесь моим гостеприимством, дорогая сестра! Видимо то, как воспряла я духом от этого известия, как-то отразилось на моем лице, потому что ответом мне была усмешка: - И не торжествуйте раньше времени. Сбежать вам не удастся. Лорд Винтер вышел, оставив меня в одиночестве. Мой мозг тут же принялся лихорадочно анализировать новую информацию и искать новых путей к побегу. У меня были причины для воодушевления: если уж Фельтон, которого здесь так ценят, не устоял перед моей хитростью, то я уж точно смогу вырваться из рук моих врагов! …на следующий день я уже не испытывала такого оптимизма. Да, еду мне приносили исправно солдаты. Они входили всегда по двое, а в коридоре были их товарищи. Они отказывались говорить со мной, и трюк с обмороком не помог. Они просто проигнорировали меня! Как любезно объяснил мне мой тюремщик, за единое слово, обращенное ко мне, за единый взгляд в мою сторону их бы казнили. Лорд Винтер лично так организовал пары заходящих ко мне, чтобы вдвоем входили люди, у которых были причины личной неприязни друг к другу: никто из них не стал бы прикрывать другого. А потом эти «благородные» дворяне что-то говорят о моем коварстве! Придумать такую гнусность! Как, если бы в сердце хоть одного моего стража вкралась бы жалость к несчастной женщине, его бы за это убили! Как низко! Мое положение оказалось безнадежным. Да, в этот раз моим врагам удалось организовать мне надежную ловушку! Я изломала свои зубы о прутья этой клетки. Но ничего! Этот раунд я проиграла – но выиграю всю игру! Они не смогут удержать меня в заточении!
Я не знаю, сколько времени прошло. Возможно, несколько недель. Но в один из одинаковых дней моего заточения меня под стражей увезли на корабль. Сначала я в ужасе было решила, что меня и впрямь отправят в колонии; но вскоре показались берега Франции, и я снова ощутила прилив сил и веры в себя. Как! Лорд Винтер думал удержать меня во Франции?! О, французы знают толк в хорошеньких женщинах! А я не просто хороша – я божественна! Нет такого француза, который не смог бы устоять перед моим обаянием! Не пройдет и недели, как я окажусь на свободе! В дорожную карету я садилась с победоносной улыбкой. Моя жизнь снова была в моих руках. Меня тревожило только одно сомнение: удалось ли мне выполнить приказ его высокопреосвященства? Убил ли Фельтон герцога ? Увы, этой информации у меня не было. Если герцог до сих пор жив, мне не стоит уж очень рассчитывать на помощь со стороны первого министра Франции. Впрочем, я была уверена, что справлюсь и без него. Я давеча так переволновалась по поводу колоний, куда меня предположительно везли, что ночь на корабле провела, не сомкнув глаз, так что, оказавшись в карете, я тут же уснула. Мне виделось, что я победила своих врагов и поставила их на колени. Я проспала почти всю дорогу; уже ночью карета наконец затормозила и меня пригласили выйти. В темноте было сложно разглядеть, куда я попала, но на монастырь не похоже. Если это не промежуточный пункт переезда, то, будем считать, мне повезло. Один из моих стражей о чем-то переговаривался с невнятной фигурой в плаще. Какой-то слуга забрал мой скромный багаж и понес его в сторону горящего окнами небольшого поместья. - Что ж, передавайте лорду Винтеру, что все улажено! – донесся до меня тихий голос, и мои стражи принялись откланиваться. Последнего отпустил лично человек, которому предстояло, видимо, стать моим тюремщиком. Нда, на месте Винтера я бы подыскала на эту роль женщину, лучше пожилую. Это молодой мужчина – судя по голосу, – да ни один мужчина не устоит против меня! Я с торжеством выпрямилась и позволила себе легкую улыбку. Карета, в которой я прибыла сюда, уже скрылась в темноте. Хозяин поместья и мой тюремщик повернулся ко мне со словами: - Ну что ж, сударыня, пройдемте в дом! Я вскрикнула от ужаса и удивления, разглядев его лицо. Ни один мужчина не устоит? Один все-таки нашелся. Несгибаемый граф де Ла Фер стоял передо мной, и в глазах его я прочитала свой приговор. Ужас нахлынул на меня тяжелою волной. Голову заволокло туманом. Он убьет меня! Он уже дважды чуть не убил меня! Нет, нет, только не он, не он! Я закричала и побежала, не разбирая дороги, в темноту. На что я рассчитывала? В тяжелой длинной юбке пытаться бежать по лесистой местности… пытаться убежать от сильного и ловкого мужчины… Да ему и не пришлось бежать за мной: я запуталась в своих юбках и унизительно упала через несколько шагов, потеряв все свои силы. Я не могла закричать снова, грудь мою сдавило страхом. Я не могла подняться: вся словно окаменела. С безграничным ужасом я наблюдала, как он подходит ко мне. Я ждала чего угодно: пули в лоб, шпаги в грудь, насмешки, в конце концов. Граф же… галантно подал мне руку и помог подняться. Я машинально позволила ему сделать это, вся дрожа от страха. - Тут темно, позвольте мне показать вам дорогу, - холодно сказал граф, не делая попыток схватить меня и волочь куда-то, не вынимая оружия и просто глядя на меня пронзительно и остро. Я, потеряв всю волю от потрясения, подчинилась и последовала к дому. Не помню помещения и внутреннего убранства; пока мы поднимались на второй этаж, я немного пришла в себя. Как! Я позволю своему врагу командовать мной и даже не окажу сопротивления?! Пользуясь тем, что граф по-прежнему не держал оружия под рукой, я бросилась на него с намерением выцарапать ему глаза. Однако мой роскошный порыв пропал зря. Граф остановил меня одной рукой; мне показалось, что я уткнулась в чистое железо. Я снова закричала и попыталась броситься еще раз: он оттеснил меня в какую-то комнату и невозмутимо захлопнул дверь и запер меня там в одиночестве. Я кричала, билась в дверь, в окна, но все напрасно. Моя новая темница была сработана на совесть. Я в ловушке. В руках человека, желающего моей мучительной смерти. Я лишилась чувств.
Я пришла в себя на мягкой постели. По потолку скользил солнечный луч. Итак, кто-то перенес меня на кровать… не раздевая, только сняв накидку, с облегчением поняла я. Что ни говори, а не хотела бы я оказаться героиней той сказки, которую сама сочинила для Фельтона. Конечно, граф всегда кичился своим благородством, но, как знать, до каких пределов дошла его ненависть ко мне? Увы, мне остается только уповать на то, что я слишком омерзительна для него, чтобы ему пришли в голову подобные мысли. Моя первоначальная идея – соблазнить своего тюремщика и сбежать – теперь не казалась мне удачной. Здесь это мне явно не поможет. Надо придумать что-то другое. Для начала я решила осмотреться. Это не заняло у меня много времени: моя комната, хоть и была достаточно просторной, не баловала лишней мебелью. Кровать (роскошная, должна признать), стол со стулом, да шкаф. В последнем я обнаружила свои пожитки. На всех окнах – крепкие решетки. Правда, сами окна прикрыты занавесками, поэтому атмосфера не столь гнетущая. Вообще, комната выглядела довольно мирно, в ее устройстве чувствовался вкус. Только одно но: я была в ней заперта. В темнице моей было три двери. Через одну я вошла сюда; она была заперта и сделана из крепкого дубового дерева. Да еще обшита металлом. Еще одна – маленькая и неприметная – вела в уборную. Третья напоминала собою первую и была так же заперта. Никаких лишних предметов. Ничего, что можно было бы использовать как оружие. На первый взгляд – никакой возможности к побегу. Но это только на первый. Я не останусь здесь. Я что-нибудь придумаю. Мои размышления и исследования прервал стук в дверь. Как мило! Здесь принято стучать к заключенным? Впрочем, что ж это я! Это же граф де Ла Фер. Который, конечно же, помнит, что в комнате находится дама. И дама может быть неодетой! Как же я ненавижу его врожденное благородство! Я промолчала. Интересно, так и уйдет? Через некоторое время стук повторился, я снова его проигнорировала. Наконец в замочной скважине заскрипел ключ. Ну да, времени было достаточно, чтобы одеться; мое нежелание видеть кого бы то ни было не учитывалось. В комнату вошел слуга, все тот же Гримо, с подносом. Мой завтрак, видимо. А за Гримо, конечно, появился и хозяин дома. Я смерила его презрительным взглядом и отвернулась. Сервировав стол, слуга удалился, оставив нас с графом наедине. Меня раздражало молчание, и я зло проговорила: - Быть может, вы все-таки позволите мне побыть одной?! Граф вежливо откланялся и вышел, не забыв закрыть дверь на ключ. Милейший человек! Не то что лорд Винтер! Я отдала должное завтраку и снова задумалась. Планы побега, один другого безнадежнее, вертелись у меня в голове. Через несколько часов я изрядно заскучала. В комнате не было абсолютно ничего, что могло бы скрасить досуг. Даже Винтер принес мне книг! А тут, видимо, хотят, чтобы я от скуки померла! Коварный план мести, очень коварный! В час обеда снова появился Гримо, теперь уже один. Убрав со стола посуду, он подал мне новые блюда. Я думала было объявить голодовку и тем выказать свой протест, но пережитые волнения вызвали у меня зверский аппетит. Я только ждала, когда, наконец, удалится посторонний (не переношу есть, когда на меня глазеют), но тот, как назло, замялся у порога, а потом разразился удивительно длинной и связной для этого молчаливого типа тирадой: - Господин граф велел передать, - сообщил он, - что, ежели госпоже графине будет угодно его принять, она может выразить свое дозволение мне. Выразить свое дозволение! Ну и оборот! Чего, впрочем, ожидать от этого «Мсье да/нет»! Стоп. Как он меня назвал?! Госпожа графиня?! Что?! - Что?! – озвучила я. – Какая я тебя госпожа графиня, дурень! – и швырнула в наглеца кувшином, нашаренным на столе в спешке. Гримо увернулся и вышел. Я в негодовании мерила комнату шагами. Госпожа графиня! Что еще за пассаж! Уж не ожидает ли этот… господин граф… исполнения супружеских обязанностей! С каких это пор он вдруг вспомнил, что я ему жена?! Что-то я не заметила, где были его клятвы верности, когда он вешал меня на дереве! Да и когда угрожал застрелить в «Красной голубятне» - тоже не похоже на поведение любящего супруга! А тут, видите ли, «госпожа графиня»! Пока я негодовала, вернулся Гримо: с новым кувшином и тряпкой, с помощью которой он быстро прибрал учиненное мной безобразие. Я поуспокоилась и отобедала. В конце концов, надо выслушать, что он там хочет сказать, этот граф. Чем больше знаешь о своих врагах – тем легче их одолеть. В ужин я изволила выразить свое согласие… свое дозволение, то бишь… И вскоре меня почтил визитом хозяин дома. - Добрый вечер, сударыня, - он был безукоризненно вежлив и столь же безукоризненно холоден. Я, слегка отвернувшись, внимательно наблюдала за ним сквозь ресницы, пытаясь прочитать его эмоции. Бесполезно. - Наша вчерашняя встреча не очень удалась, - продолжил граф, - а меж тем, я считаю своим долгом вам сообщить, где и почему вы оказались. Ах, лицемер! В тюрьме я оказалась и по злобе моих врагов, что же еще! - Это небольшое поместье, - продолжалась речь, - досталось мне в наследство, и ныне я обитаю здесь. Как ни прискорбно, но я не могу забыть о том, что, являясь вашим мужем, я несу ответственность за ваши поступки. Посему, дабы предотвратить злодеяния, вершимые вами, я забрал вас под свой надзор с целью обеспечить вам достойное существование и помешать при этом причинить вред людям, среди которых есть и дорогие моему сердцу. А, это он про проклятого гасконца! Да, вовремя подсуетился! Его бы я убила первым! - Эта комната целиком в вашем распоряжении. Я же не собираюсь докучать вам своим присутствием, - сдержанно закончил свое выступление граф и откланялся. Так и не дождавшись моего ответа. Я немного погромила посуду и легла спать. Утро вечера мудренее!
Однако к рассвету мысли мои так и не прояснились. Слишком напряженными выдались последние месяцы. Сначала эта история с ненавистным гасконцем. О, тоже мне, как благородно, обмануть женщину, воспользоваться ее доверчивостью и унизить! Конечно, а потом выставлять меня злобным зверем и преступницей! Мужчины всегда выходят сухими из воды, а женщины расплачиваются за их грехи! Далее – осада Ла-Рошели и приказ кардинала. Прямо скажем, я удивлена, что сей доблестный политик считает нормальным ожидать от благородной дамы стремления к убийству. Ладно, за голову чертова гасконца я была готова натравить кого-нибудь на этого Бэкингема. Тем более, они все в сговоре, а друг моего врага – мой враг. Да и герцог хорош. Сумасброд, негодяй. Шлет людей на смерть из-за прихоти. Что ему королева? Королева просто недоступна, вот он и алчет. Уступи она его страсти – он ее бы на другой день и бросил. Все мужчины таковы. А потом еще эта державная властительница начинается гневаться, что ее же мудрые люди оберегают от позора и боли! Воистину, нет благодарности на свете! Ладно, с Бэкингемом все ясно. Но в тот же день я узнаю, что этот проклятый граф жив! Вот уж сюрприз так сюрприз! Еще один негодяй под маской благородного дворянина! Все они лицемеры, эти мушкетеры! Один под покровом ночи выдает себя за другого (кстати, до этого воруя чужую частную переписку), чтобы унизить женщину. Другой вешает собственную жену без суда и следствия! А потом еще смеют что-то говорить о чести! Хороша же их честь! К дьяволу такое «благородство»! Итак, мой муж чуть не убивает меня еще раз. Однако все вроде бы идет неплохо… но, какое унижение… под дулом пистолета сдаться грубой силе… да что я ожидала от мужчин? Итак, на берегу Англии меня схватили и заперли… в доме шурина. Еще один благородный поступок! Лишить женщину свободы и собраться сослать ее в колонии! И за что, спрашивается?! Что я им сделала?! Впрочем, все ясно! Перед одним я виновна в том, что он меня повесил: конечно, это моя вина, чья же еще! Перед другим я виновата в том, что он меня соблазнил: тоже, не он же виновен! Перед третьим – что он рассорился с братом, а брат возьми и умри! У мужчин всегда виновата слабая беззащитная женщина! Надо запереть ее в клетке и держать под прицелом! От Винтера я угодила сюда. Еще неизвестно, что хуже. Одно обнадеживает: граф вроде раздумал меня убивать. Великолепно! То – и слова сказать не дал, сразу вешать. А то – нет-нет, ты живи, пожалуйста, я тебе не мешаю, только из комнаты не выходи! И мужчины еще что-то говорят о женской логике! Убила бы! Всех! Я еще немного пошвырялась немногочисленными вещами и успокоилась. …мне казалось, что время тянется бесконечно. Я уже исследовала каждый сантиметр своих покоев и убедилась, что тут разве что ногтями стены скрести. Лет через десять доскребусь, наверно. Я даже попробовала. Но сломала ноготь и расстроилась безмерно. Вид из окна открывался неплохой. Парадный вход в поместье, подъездная дорога, а дальше – леса и леса. Ничего не происходит. Смотреть не на что. Я пробовала петь и даже танцевать. Мне быстро надоело. Я маялась и не знала, куда себя деть. Первый день мое время хоть как-то заняли мысли о мести и коварные планы. Но уже на завтра думать одно и то же по сотому кругу стало скучно. На третий день я обрадовалась появлению бедолаги-Гримо. Хоть какое-то событие! Меня стало горячо интересовать, что сегодня на обед. Разнообразие в меню было единственным разнообразием в моей жизни. Моим развлечением стало гадать, что мне подадут на ужин. На четвертый день я решила закатить истерику. Гримо никак не отреагировал и невозмутимо убрал все последствия моих действий. На пятый день я решила не вставать с кровати. Оказалось, что лежать еще более невыносимо, чем ходить по комнате. К обеду сдалась и встала. Пробовала рисовать соусом на пустой тарелке. Рисовала до самого ужина. На шестой день мне пришла в голову мысль, что можно было бы попросить книг. Эту пораженческую мысль я тут же откинула. Чтобы я – и просила! Не дождетесь! …коварная соблазнительная мысль возвращалась снова и снова. Я почти чувствовала под пальцами обложку томика. Я грезила о книгах, хотя никогда их особо не любила. Сейчас я была бы рада даже Библии! Даже на латыни!! Чтобы прогнать эти мысли, я принялась сама себе рассказывать те книги, которые мне приходилось читать. Боже! Докатилась! Сама с собой разговариваю! О книгах! Я невозможно терзалась мыслью о том, что могла бы попросить книг. Моя бессобытийная жизнь привела к тому, что я устроила трагедию на ровном месте. Я вскакивала по ночам, порываясь кричать и стучать в дверь, прося книг. Удерживала себя от такого шага, ложилась, не могла уснуть. Я мучилась, я колебалась, я не могла принять решение. Я понимала, что рано или поздно настанет день, когда я сдамся и обращусь к своим мучителям с просьбой. Но я всячески отдаляла этот день и боролась до последнего. Тяжкая внутренняя борьба занимала меня примерно неделю. А потом пришла безразличная усталость и апатия. Несвойственное мне безделье совсем растоптало меня. Я впала в полное уныние. У меня не хватало сил на сильные чувства. Я велела Гримо передать графу, что хочу его видеть. Пунктуальный, как и всегда, Атос явился почти тут же. Он был безукоризненно вежлив, как будто явился по приглашению в салон знакомой дамы. Невольно мне передалось такое настроение. Я гордо выпрямилась и чуть не пригласила его сесть. Остановило меня только то, что в моей комнате был единственный стул. - Позвольте, господин граф, - насмешливо выделила я обращения, - уточнить один вопрос. - Что угодно, сударыня, - легкий полупоклон в мою сторону. - Скажите, - дерзко тряхнула головой, - уморить меня скукой входит в ваши планы? Или же мне полагаются хотя бы книги для развлечения? Он удивленно приподнял брови и заверил, что в этом доме никто меня морить не собирается. Так же, как и травить, насиловать, убивать и пытать. Я с негодованием хотела было выставить его вон, но тут он как раз поинтересовался, каких книг я изволю желать. Я назвала нескольких авторов из тех, кто мне запомнился. Граф заверил меня, что книги сейчас будут. Я в изнеможении рухнула на стул, чувствуя себя абсолютно вымотанной. Но, при этом, я ощущала странное успокоение. Дело, которое меня так страшило, сделано. Небо не обрушилось на землю, и огненные реки не поглотили меня. Даже потолок на месте! Что ж, это оказалось не так страшно, как я полагала! К моему искреннему удивлению, книги мне принес не Гримо, а все тот же граф. Он любезно уведомил меня о том, что осмелился сам прибавить к моему выбору еще пару книг, новинок, которые, как он надеется, придутся мне по вкусу. Ей-богу, мне придется по вкусу все! Хоть какое-то занятие!
Отправлено: 15.12.13 05:50. Заголовок: - Когда закончите, с..
- Когда закончите, сударыня, - добавил граф, уходя, - уведомите меня: я принесу вам еще. Чудесно! Настроение мое резко подскочило. Жизнь стала казаться прекрасной. Никогда, никогда бы я не подумала, что можно испытать такую радость от пары книг!
Чтение меня действительно развлекло. Я испытывала большое удовольствие от того, что могу чем-то занять себя. Я буквально проглатывала принесенные книги и чувствовала себя абсолютно счастливой. Шикарно! Я сошла с ума, не иначе! На третий день интенсивного чтения у меня жутко разболелась голова. Я не могла видеть перед собой строчки. Это было ужасно. Я не придумала ничего лучше, чем попросить у графа вышивание. Парадокс! Я всегда ненавидела это занятие, но сейчас поняла, что это именно то, чем я хотела бы заняться прямо сейчас! Сама мысль о мирном сидение с иголкой и ниткой меня успокаивала. Мой вопрос о вышивке явно озадачил графа, и он несколько растеряно сказал, что в доме нет таких предметов, но он справится по соседству и доставит мне желаемого, как только сможет. Меня это так воодушевило, что я даже не стала мечтать о таком применении иголки, как всаживание ее в тело моих мучителей. Тут я почувствовала, что обескуражена. С самого начала чувствовалось, что меня лишили любых предметов, похожих на оружие. Едва ли граф наивно полагает, что с помощью иглы нельзя убить. Или он считает, что у меня не хватит сил и решимости? Что ж! Посмотрим! Вышивание мне принесли примерно через час. Да еще какое роскошное! Огромное количество ниток всех цветов, пяльцы, разные виды ткани, узоры для вышивки, и несколько игл с наперстком! - Что ж, граф, - зло поинтересовалась я, - вы не боитесь, что я попытаюсь убить вас этим оружием? – я потрясла иглой. Он только взглянул на меня слегка удивленно и заметил, что это был бы крайне опрометчивый поступок с моей стороны. И что он уверен, что я достаточно умна, чтобы не дойти до подобной глупости. Пока я переварила, что он мне, фактически, сказал комплимент, он уже ушел. …через пару дней я обнаглела и попросила клавесин. Приволокли через час. Базар у них по соседству, что ли?! А потом у меня случилась бешеная истерика. Я была в дикой злобе от того, что нахожусь в ловушке. Что надо мной властвует ненавистный мне мужчина, мой убийца. Что я вынуждена унижаться и просить у него элементарные вещи. Что я не вижу выхода из ситуации и не знаю, как спастись. От чувства беспомощности я всегда впадала в неистовство. Я кричала, била кулаками в дверь. Я порвала пару книг, и, когда на шум явился граф, швырнула ошметки ему в лицо, зло и неистово изливая на него потоки своей ругани. От злости меня трясло; граф оставался невозмутимым, просто забрал оставшиеся книги и ушел. Я в растерянности стояла посреди комнаты. Я плохо понимала его поведение. Не понимала совсем. Он ведь должен был разгневаться? Я порвала его книги, в конце концов, а это дорогие вещи. Недаром он забрал от меня остальные. Это означает, что больше он мне книг не принесет? Это наказание, что ли, такое?! Я в неистовстве повалила стул и собралась уже начать крушить клавесин, но раздумала. Странно. Книги забрал, а остальное оставил. Значит, в его планы не входит лишать меня моих развлечений и ломать скукой? Может быть, он вовсе не стремится меня унизить? А книги унес, чтобы я их не порвала под горячую руку? Я терзалась сомнениями пару дней. Вышивание и клавесин у меня не отобрали, еду приносили исправно. Но книг больше не было. Я определенно ничего не понимала в поведении графа. Хуже того: его поступки вызывали у меня любопытство. Вот уж новости! Я не должна испытывать на его счет ничего, кроме ненависти! Он унизил меня, оскорбил, повесил, в конце концов! Негодяй! И все же было любопытно. И я передала через Гримо, что желаю видеть графа. Он снова пришел по моему зову сразу, такой же вежливый и невозмутимый, как будто это не я бросалась в него вещами и громкими ругательствами при последней встрече. Он изо льда, что ли, этот граф?! - Скажите, сударь, - я постаралась принять самый кроткий вид, - а книг мне больше не принесут? Он внимательно и пристально посмотрел на меня. - Если вы пообещаете, сударыня, - медленно проговорил он, - что больше не будете портить книги, то вам принесут их столько, сколько пожелаете. Я вспыхнула от гнева. Вот так шантаж! Он требует обещаний, видите ли! Да кто он такой! Да чтобы я! Стойте. И он поверит мне на слово? Мне, кого он считает преступницей, исчадием ада, лицемерием во плоти? Это шутка такая? Ха-ха. Очень смешно. Я недоверчиво переспросила: - Если я пообещаю, вы мне поверите? - Да, вы правильно поняли мою мысль, - сдержанно кивнул граф. Я задумалась. Я колебалась. С одной стороны, это отвратительно, что меня вынуждают. С другой – ужасно интересно, неужели правда поверит и принесет? Я была бы не я, если бы не проверила. Я настороженно посмотрела на него и медленно сказала: - Я обещаю, что не буду портить книг. Он ощутимо расслабился и заверил меня, что книг у меня будет, сколько угодно. И сдержал свое слово. Я получала любые книги, какие мне хотелось. Неужели вправду поверил? Да нет. Ему просто плевать, по большей части, на эти книги. Ну, порву я парочку, ему-то что? Новые купит. Не проблема. Почему-то было горько. И я решила все-таки раскрушить клавесин. Это было ночью; мне стало жаль инструмент, и я придумала выразить свой протест по-другому. В конце концов, накрушила я уже порядком. Повторяться – это не в моем стиле. Поэтому я устроила ночной концерт для клавесина с пением. Хороший такой концерт, больше напоминающий какофонию. Граф явился так резво, как будто бы спал одетым или вовсе не спал. И зло ходил по комнате, пока не появился заспанный Гримо, застегивающий на ходу камзол. Граф велел ему вынести клавесин, зло сверкнул на меня глазами и отправился досыпать. Я тоже легла: с чувством выполненного долга. Клавесина было жалко, ну да ладно. Зато графа позлила. Умора! Нееет. Вовсе он не каменный, тоже умеет свирепеть, если его посреди ночи поднять! Жизнь пошла вперед неспешно и довольно однообразно. Инструмент свой я в конце концов отвоевала обратно: конечно же, пообещав больше не устраивать ночных концертов. Едва ли мое обещание меня остановит, но надобности пока не вижу. Но больше всего меня порадовала идея попросить у графа новое платье! Этот почему-то считающий себя благородным человек, очевидно, действительно решил исполнять все мои просьбы. Не иначе, как остатки совести в одном месте зачесались. Так или не так, было весьма забавно представлять, как он будет искать мне платье. Однако этот невозможный граф опять меня удивил! Он, видите ли, соблаговолит позвать ко мне портниху, ежели я пообещаю не беседовать с ней ни о чем, кроме нарядов! В шоке я пообещала и, действительно, в тот же день получила портниху. Я всерьез задумалась, не заключил ли граф договора с дьяволом. Уж как-то подозрительно легко он находит все, что ни попрошу я. Так или иначе, через несколько дней я стала счастливой обладательницей пяти новых платьев, трюмо со всеми принадлежностями и кучи других маленьких женских вещичек. Моя теория о том, что меня лишили любых вещей, могущих быть оружием, с треском провалилась. Теми же маникюрными ножницами можно было без особых усилий убить кого угодно. Однако я так раздобрела от полученных подарков, что решила, так и быть, позволить моим врагам пожить еще. Зачем убивать врага, от которого столько пользы? Много крутясь перед зеркалом, я с горечью поняла, что основательно подурнела. Увы, все эти заключения, сначала у лорда Винтера, затем здесь, - я основательно запустила себя. Теперь, слава Богу, у меня была возможность наверстать, и я ею воспользовалась. В неделю я снова привела себя в божеский вид. Граф, зашедший ко мне с новой стопкой книг, аж споткнулся на пороге. Льщу себя надеждой, что засмотрелся на мою красоту. Я даже немного с ним пококетничала, принимая книги. Нет, я не стала ненавидеть его меньше, но, позвольте, в последнее время в моей жизни наблюдается резкий дефицит мужчин! Не Гримо же мне очаровывать?! А ведь так хочется кому-то нравиться! Маленькая победа над графом… да-да, я видела, как он покраснел, и пусть не отпирается, пусть он и ретировался… да что там, сбежал весьма поспешно… Но это определенно была победа! Она здорово подняла мне настроение. Так вам и надо, граф! Я вам еще припомню, что вы были меня влюблены! Помяните мое слово, так припомню, мало не покажется! И я снова принялась вертеться перед зеркалом.
Да, все было не так уж плохо, особенно по сравнению с гостеприимством моего любимого шурина, но все же это было заключение. И мне ужасно не хватало простого общения. Не скажу, чтобы у меня когда-нибудь были друзья или хотя бы приятельницы. Но все же я привыкла целые дни проводить в обществе, среди людей. Одиночество меня тяготило. Гримо всегда молчал, граф заходил только по моей просьбе либо же с новыми книгами, и тоже ограничивался общими вежливыми фразами. Хотелось выть от безысходности. Неужели всю оставшуюся жизнь я буду похоронена в этой комнате?! Неужели я больше ни с кем не перемолвлюсь словом?! Даже пустые светские разговоры я вспоминала теперь с тоской. Я была бы рада и таким. Мой деятельный ум лихорадочно искал выход. Я пыталась читать вслух или разговаривать со своим отражением – не помогало. Тогда осталось попытать счастья с имеющимися в моем распоряжении людьми. Гримо отпадал сразу: слуга, да еще почти немой. Оставался граф. Нда. Вот уж к кому бы я добровольно никогда не подошла побеседовать. Но на безрыбье и рак рыба. За очередным завтраком я велела Гримо передать графу, что прошу его отобедать со мной. Слуга выполнил мое распоряжение, вернулся и передал, что господин граф польщен оказанной ему честью и явится в назначенное время. Я десять раз пожалела о своей идее. Время до обеда я провела в лихорадочном блуждании по комнате, ломании рук и внутренними терзаниями. Я упрекала себя за то, что позвала графа; я упрекала себя за то, что не сделала этого раньше. Меня трясло, шатало от мысли к мысли, из крайности в крайность. В конце концов я впала в полный мандраж, как перед важным свиданием. Я то пыталась выбрать другое платье, то мудрила с прической. Мне отчего-то хотелось восхитить графа; в то же время я презирала себя за такое желание. В общем, к обеду мои нервы были весьма накручены. Гримо принес второй стул и второй прибор, граф был, как всегда, любезен. А вот я определенно сплоховала. Я была так взволнованна, что абсолютно не могла вести беседу. Бедняга-граф перебрал все темы, которые уместно поднимать за столом, и ни одну из них я не смогла поддержать. К моему облегчению, мое косноязычие осталось без комментариев. Когда очередная фраза графа не находила у меня ответа, он просто с невозмутимостью придумывал следующую. Он не пытался меня оскорбить или обидеть, наоборот, я словно чувствовала исходящую от него поддержку, и это не было мне неприятно. Наконец граф завел разговор о книге, которую я как раз читала, и я смогла кое-как вступить в беседу с ним. К моему безмерному удивлению, разговор о литературе у нас вышел отменный. Граф просидел у меня чуть ли не два часа, и явно не скучал. Во всяком случае, выходил он с явным сожалением на лице от прерванной беседы. Я без сил рухнула на кровать. Вот это да! Никогда бы не подумала, что я могу проболтать с графом де Ла Фер два часа о книгах! Это фантасмагория какая-то! Так не бывает! В то же время я не могла не признать, что хорошо провела время. То ли сказался недостаток общения, то ли граф и впрямь был отличным собеседником... Но я была не против еще одной такой беседы. Поэтому за следующим завтраком я скромно попросила Гримо вновь принести второй стул к обеду. Мой намек был понят, и граф снова разделил со мной трапезу. Теперь уже я была смелее, и наш разговор пошел оживленнее. Мы даже спорили, без злости, с увлечением. Я отметила, что графу весьма идет оживленный разговор: он словно молодеет, и вечная грусть из взора пропадает. Так продолжалось почти неделю, а потом я опомнилась. Что я делаю! Я… братаюсь с врагом! Да я чуть не увлеклась этим отвратительным человеком, совершающим надо мной такое страшное насилие! Он держит меня взаперти, а я жду бесед с ним, как праздника! В негодовании я разбила стулом окно, о чем тут же пожалела: оказывается, на улице уже стояла зима. В комнате сразу стало очень холодно. Я укуталась в одеяло и никак не могла согреться, с трудом заснула. Утром я проснулась заболевшей. У меня поднялась температура, и я не смогла встать с постели. С трудом помню, что вроде приходил какой-то чужой человек и починил окно. Кажется, приходил и врач. Я плохо воспринимала реальность и больше бредила. То мне казалось, что граф снова меня вешает: на карнизе окна. То это уже я вешала чертова гасконца, а граф стрелял в меня. То еще какой-то бред. Когда мне стало лучше, первое, что я сделала – выговорила графу (который обнаружился у моей постели) все дурное, что я о нем думаю, и припечатала, что я скорее умру, чем соглашусь сидеть с ним за одним столом. Граф невозмутимо откланялся и больше не приходил. Даже книги мне стал таскать Гримо. Поначалу я злорадствовала и чувствовала себя победительницей. Потом меня стали терзать сомнения. В конце концов я поняла, что мой темперамент снова подложил мне свинью. Ведь я же хотела как-то устроить свою жизнь, чтобы в ней было общение! И что же я сделала? Прогнала взашей единственного человека, с которым могла бы общаться! Оно конечно, я могу ненавидеть графа, сколько мне угодно, но он был единственной ниточкой, соединяющей меня с миром. Через него я могла бы получить свободу. А я, вместо того, чтобы втереться ему в доверие, устроила сцену, отбросившую меня на пару шагов назад! Я деятельно стала продумывать план по покорению графа. Это не казалось мне сложной задачей. Как ни крути, а граф де Ла Фер уже однажды поддался моим чарам: смогу и второй раз! Теперь-то я гораздо опытнее в этом вопросе. Я подождала, чтобы все следы болезни сошли с моего лица, и я снова стала ослепительно красивой. А потом я велела Гримо вновь пригласить графа ко мне на обед. К моему удивлению, слуга вернулся с письмом. В последнем вежливо говорилось, что граф вынужден отклонить мое приглашение. И дальше шли весьма утонченно выраженные объяснения, суть которых сводилась к тому, что он, видите ли, граф де Ла Фер, а не комнатная собачка, и что фокус «Захотела – позвала, захотела – прогнала» с ним не пройдет. Я в ярости скомкала письмо и зашвырнула им об стену. Ни письму, ни стене от этого хуже не стало. Дьявол! Такой план пошел насмарку! На меня накатила апатия: гневаться и бушевать не хотелось. Я попросту впала в депрессию, и следующие дни большей частью сидела, глядя в пустоту, иногда пытаясь чем-то заняться. Мне стало казаться, что все не так уж плохо было, а я сама все разрушила. Я даже начала оправдывать графа. Мол, он не хотел мне ничего дурного, наоборот, старался сделать мое пребывание здесь приятным, исполнял все капризы, а я, неблагодарная, так с ним обошлась! Потом я вспомнила, что граф страшно виноват передо мной и ужаснулась своим оправданиям. Этот злодей совершил надо мной страшное насилие! Он запер меня в этой комнате и лишил свободы! Он отнял у меня все! И я не собираюсь его прощать! Я укрепила свой дух гордостью и порешила, что более никогда не буду искать встречи со своим тюремщиком. Хватит. Пусть познает всю глубину моего презрения! Так прошло недели две или три. Жизнь моя была однообразна и скучна, но все же комфортна. К моим услугам были любые необходимые мне вещи… но от тоски у меня все внутри обмирало. Перспектива провести здесь всю жизнь доводила меня до исступленных страданий. Я даже начала украдкой плакать по ночам – вот стыдоба! Все это время граф не появлялся, и я ничего не знала о нем. Приходил ко мне только Гримо, молчал, приносил еду и вещи, убирался. Раз в неделю он притаскивал новую стопку книг, и это была единственная весточка от графа, потому что, очевидно, именно он отбирал эти книги. Что ж, по крайней мере, он не мстителен: литературный вкус у него был отменный, и на его выбор мне сетовать не приходилось. Дни тянулись, тянулись. Шла зима. Гримо приволок какую-то печку и исправно ее топил, я обзавелась теплым одеялом и другими приятными в холода вещами. Более того, кроме моих обычных трапез, мне стали подавать горячий чай со всякими сластями. Однако, какое внимание! Мне казалось, что жизни нет. Теперь, сидя в этом вынужденном заключении, я осознала, что жизнь происходит во взаимодействии с другими людьми. Да, я в основном презирала и ненавидела людей: но яркие события моей жизни были связаны с ними. Пусть я жила тем, чтобы мстить, делать гадости, издеваться над ними… Но все же это был какой-то смысл. И потом, для меня было очень важно вызывать восхищение у мужчин… А теперь я была лишена своей радости. Что с моей красоты, если никто не видит ее?! Я сказала Гримо, что хочу получить свой портрет. В тот же вечер пришел художник, и через несколько дней портрет у меня был. Но что в том толку? Я тосковала и страдала. Все было так ужасно. И вдруг мою жизнь разнообразило событие! В один вечер с книгами в руках ко мне явился сам граф! Я обрадовалась ему, как родному, и, кажется, у меня не очень хорошо получилось это скрыть. Видимо, моя улыбка пробивалась сквозь все мои попытки остаться беспристрастной: во всяком случае, я заметила легкую ответную улыбку своего гостя. Он поставил книги, похвалил мой портрет. Я очень глупо молчала. Затем он, поколебавшись, спросил: - Возможно, у вас есть какие-то пожелания по поводу авторов? Я ориентируюсь на свой вкус, но ваш может отличаться… - Нет, граф, мне по душе книги, которые вы мне даете, - заверила его я. Я понимала, что он сейчас уйдет, а мне так хотелось, чтобы он хоть ненадолго остался! Я огляделась по сторонам, лихорадочно ища предлог его задержать. Взгляд мой уткнулся в вышивание. - О, смотрите, - воскликнула я, беря свою последнюю работу, - как вам такой сюжет? Эту вышивку я придумала сама, и она изображала сцену из недавно прочитанной книги. Граф подошел ко мне, взял работу, внимательно посмотрел и похвалил. Я почувствовала радость от его слов. Я действительно гордилась тем, что мне удалось создать: наверное, впервые в жизни я занималась творчеством в полном смысле этого слова, и оказалось, что очень хочется, чтобы кто-то еще оценил твои старания, кроме тебя самой. - Я не знал, что вы так хороши в этом деле, - смущенно признался граф. – Возможно, я могу надеяться, сударыня, что вы подарите мне одну из ваших работ? Я стояла, как громом пораженная. До сих пор я, находясь в зависимом положении от него, была вынуждена просить. Теперь же – он просит у меня? У меня, которая и так в полной его власти? Мои мысли торопились и перебивали друг друга, но почему-то было очень радостно, что у меня есть что-то, чего нет у графа, и я могу это что-то ему дать – а могу и не дать! - Разумеется, сударь, - слегка улыбнулась я, - чего бы вам хотелось? - На ваш выбор, госпожа графиня, - улыбнулся он, а я даже не заметила, как он меня назвал. У меня в голове уже родилась идея, и я была уверена, что граф будет польщен моим выбором. Мысленно прикинув в голове сроки, я сказала: - Тогда через неделю я буду иметь честь преподнести вам свой дар, мсье! - Буду ждать с нетерпением, сударыня! – все с той же весьма приятной улыбкой поклонился он и вышел. Я тут же села за работу. Мое настроение подскочило до невообразимым высот. Мое заточение не радовало меня разнообразием: а тут такой случай сделать что-то… полезное? приятное другому? Не знаю, как правильно выразить свои чувства. Наверное, меня так обрадовал тот факт, что я могу сделать что-то для другого человека. Вот так и сходят с ума, правда? Я – радуюсь – тому – что вышиваю – для графа де Ла Фер.
Отправлено: 15.12.13 05:51. Заголовок: Боже, дай мне сил и ..
Боже, дай мне сил и укрепи мой дух! Я не хочу сходить с ума! Вся неделя пролетела для меня в момент. Я с большой радостью работала над своей задумкой. Очень боялась не успеть до назначенного срока, но – успела даже за день до него! Пунктуальный граф явился именно в тот час, который был назначен. Я, смущаясь и почти краснея, передала ему свою работу. Это был вышитый герб рода де Ла Фер. Моя идеальная память позволила мне детально воспроизвести его, на бархате, украсив золотой нитью (да, у меня была и такая!). Я очень волновалась и боялась его реакции. А он смотрел на мою вышивку долго и внимательно, и немного сдавленно сказал: - Благодарю вас, Анна. Вы не могли угодить мне больше, чем этим. Я вздрогнула и бросила на него тревожный взгляд, но он даже не заметил, что назвал меня по имени: он все продолжал рассматривать герб. Я была польщена и довольна, что мой подарок произвел на него такое впечатление. Мне было приятно. Никогда раньше во всю жизнь я не представляла себе, как приятно может быть дарить кому-то что-то. Особенно – сделанное своими руками. Граф еще раз поблагодарил меня, поцеловал мне руку и ушел. Я легла спать чуть раньше, довольная прожитым днем. На следующий день в обед Гримо явился без привычного подноса, зато с длинной тирадой: - Господин граф просит госпожу графиню оказать ему любезность и отобедать с ним! Я была шокирована этим предложением, но перспектива выйти наконец из до тошноты надоевшей комнаты воодушевила меня невозможно! Я дала свое согласие и поспешила выбрать наряд. Мне ужасно не хватало камеристки, но я смогла привести себя в парадный вид своими силами. Гримо все это время терпеливо ждал за дверью. Наконец, я сказала, что готова, и он открыл передо мною двери моей темницы, приглашая выйти. У меня дрожали руки и ноги от волнения, и я с трудом сделала шаг наружу. Я была в восторге от понимания, что наконец-то выйду из своей комнаты, пусть ненадолго. Мысленно я дала себе слово быть полюбезнее с графом: в надежде сделать такие прогулки постоянными. Каждый шаг давался мне с трепетом. Я словно училась ходить: боялась, что пол под моими ногами провалиться. Я шла медленно, стараясь растянуть удовольствие, оглядываясь по сторонам и подмечая все детали. Но, как ни приятен был путь, он закончился, и я оказалась в столовой. Это была большая светлая комната, а граф уже ждал меня у стола. Поприветствовав меня, он помог мне устроиться, и только потом сел сам – напротив, как в старые-недобрые времена, когда мы были женаты. Обед прошел великолепно! Я была в приподнятом настроении благодаря этой небольшой прогулке, мне было радостно чувствовать себя красивой и наряженной, мне льстило восхищение графа и его внимание. Кроме того, по пути сюда я заметила в гостиной, что вышитый мною герб занял почетное место над камином: вот как! Когда обед был закончен, граф несколько замялся и пригласил меня в гостиную. Как оказалось, у него имелся ко мне разговор. Он был расстроен нашей ссорой и искал примирения. Он почти вызвал мой гнев, заявив, что понимает мои чувства (да что он понимает!), но я не успела закатить истерику, так как он признал, что и сам повел себя не лучшим образом. Итогом его речи было приглашение и в дальнейшем проводить обеды вместе. Я недолго думала и согласилась. Я чувствовала радость: граф доверяет мне некоторую свободу передвижения! Остался всего один шаг до возможности побега! Сейчас мне следует быть как можно послушнее, и своим смирением я однозначно смогу убедить графа, что он может снизить уровень контроля надо мной. А там, глядишь, я найду способ сбежать. В большом воодушевлении я вернулась к себе и стала тщательно продумывать стратегию своих дальнейших действий. Да, усыпить бдительность графа будет трудно. Да, на это потребуется много времени, возможно, еще целых полгода мне придется провести здесь. Однако граф благороден, а благородными людьми просто манипулировать. Я мастерски разыграю кротость и послушание, сделаю вид, что мои злоключения сломали меня и что я полностью отдалась на милость графа. Он наверняка поверит этому, как идеалист, и будет предоставлять мне все больше и больше свободы. Однажды наступит день, когда он позволит мне выйти наружу! И тогда я, наконец, получу свободу! С этими сладкими мыслями я погрузилась в самые приятные сны. Со следующего дня я старательно принялась претворять в жизнь свой план. Я была чрезвычайно мила, скромна и послушна. Я стремилась незаметно обольстить и очаровать графа и вызвать в нем доверие к себе. Постоянно чувствовавшаяся в нем напряженность стала рассеиваться; мне казалось, что я приближаюсь к своей цели. Но в один из дней случилось событие, которое я никак не могла предвидеть. Я привыкла, что граф ведет весьма уединенную жизнь, и в доме нашем не бывает визитеров. Поэтому для меня полной неожиданностью было, когда однажды после обеда наше уединение нарушил Гримо с коротким оповещением: - Гость. Граф в удивлении приподнял брови: он никого не ждал, видимо. Гримо пояснил: - Шевалье д’Эрбле. Аа, так это тот самый Арамис, который входил в их верную четверку! Я старательно подавила ненависть и сделала самое кроткое выражение лица. Граф метнул на меня пронзительный взгляд, явно намереваясь выпроводить, но моя смиренная поза тронула его, потому что он заметил: - Вы можете остаться, сударыня, если хотите. Я кивнула, а Гримо отправился за гостем. Вошедший стремительно в гостиную Арамис как на стену натолкнулся, когда увидел меня. Приветствие, обращенное к другу, замерло у него на устах, но граф быстро взял ситуацию в свои руки: - Позвольте вам представить, сударыня, мой близкий друг, шевалье д’Эрбле. Моя супруга, графиня де Ла Фер. - Польщен оказанной мне честью, - бывший мушкетер склонился над моей рукой, затем обратился к Атосу: - Не знал, друг мой, что вы женаты! Какая скрытность! - Граф не любит выставлять свою частную жизнь напоказ, - мило улыбнулась я, стрельнув глазами в сторону напрягшегося мужа. - Прятать такое сокровище в четырех стенах – это преступление! – возразил Арамис, отдавая должное моей красоте восторженными взглядами. Знал бы он, насколько прав насчет четырех стен! Я почувствовала злобу, но тут разговор взял в свои руки граф: - Госпожа графиня не любит общества, - заметил он, предостерегающе глядя на меня. А я что? А я очаровательно улыбнулась и подтвердила его слова! Что я, сумасшедшая? У меня появился отличный шанс доказать графу, что он может мне доверять и что нет причин прятать меня от людей. И я этим шансом воспользуюсь! Граф ощутимо расслабился, когда понял, что я не собираюсь устраивать сцен. Я же старательно не выходила из образа примерной и послушной жены и через час, уведомив всех о своей усталости, извинилась и отправилась к себе. У дверей меня ждал Гримо, дабы препроводить в мою комнату под надзором. Уже уходя, я услышала, как Арамис говорит: - Весьма отрадно видеть вас таким оживленным, граф. Я была крайне довольна собой. Спектакль «Я так послушна, и вы можете мне доверять» однозначно мне удался! Шли дни. Теперь они не казались мне скучными: у меня была цель. Я обольщала графа и чувствовала, что он поддается моим чарам. Все чаще он улыбался в моем присутствии, все больше расслабленности чувствовалось в его движениях. Наши разговоры давно уже были не только о книгах. Он рассказывал случаи из своей жизни, делился своими взглядами. Я старалась поддерживать его точку зрения, чаще улыбалась и показывала, что забыла былую вражду к нему. Гордость мужчины охотно верит тому, что женщина ради него совсем переменилась. Граф определенно полагал, что я испытываю к нему какие-то чувства, меняющие мою натуру. Какой простор для манипуляций! Иногда меня одолевали сомнения. Муж мой казался мне в такие минуты честным и благородным человеком, который готов поддержать меня и дать мне шанс на новую жизнь. А я обманывала его, пользовалась его благородством. Но потом я вспоминала, что он предал меня, и не раз. И я просто защищаюсь. Мужчина – сильный, мужчина – запер меня. Я не могу тягаться с ним на поле брани. У женщины другое оружие: и своими окольными путями я получу ту свободу, которую он у меня отнял! Нет моей вины в том, что он все так легко принимает за чистую монету. К тому же, я ни разу не сказала ему явной лжи. Совесть моя была чиста. Он – враг, а с врагами не церемонятся. На войне все средства хороши. И вот наступила весна. В дом заглянуло особенно яркое солнышко, и я решила, что пора приступать к следующей части своего плана. Я стала часто тоскливо поглядывать в окна, вздыхать, держаться поближе к свету. Когда я заметила, что граф обратил внимание на изменения в моем поведении, я робко попросила у него прогуляться со мной в саду. Моя актерская игра и талант были вознаграждены: граф, было нахмурившись, тут же словно обрубил собственные мысли и сомнения, велел Гримо принести мою накидку и его плащ, и предложил мне руку, дабы сходить на прогулку. Я с острым наслаждением вдыхала свежий, еще холодный воздух. Вот уже больше, чем полгода, я была заперта в этом доме, и мне безумно хотелось наружу. Наконец я смогла это сделать! С восторгом любовалась я небом, голыми деревьями, слякотью вокруг. Мне казалось, я не смогу надышаться. Когда граф повел меня обратно к дому, мне даже не пришлось изображать сожаление: я действиетльно хотела бы погулять еще. Так и повелось. Теперь после обеда мы ходили в сад, даже если была плохая погода. Я всячески старалась продлить эти прогулки, иногда даже просила графа не спешить в дом. Всегда я уходила с улицы с видимой грустью; всегда ждала прогулки с ощутимой радостью. Я всячески старалась навести графа на мысль, как важно для меня быть дольше на свежем воздухе, и иногда мне это удавалось. И все же граф еще не настолько доверял мне, чтобы оставить меня в саду одну. Если у него были дела, он не позволял мне задержаться хоть на несколько минут, а сразу вел в дом. Я поняла, что требуются какие-то активные действия с моей стороны, чтобы изменить ситуацию. План был продуман мною очень быстро. Осталось дождаться дня, когда у графа не будет много времени, чтобы гулять со мной. День такой наступил; я чувствовала напряжение спутника, стремящегося скорее закончить с прогулкой. Я нарочно тянула время, и, в конце концов, когда мы возвращались, попросила: - Ну, хотя бы четверть часа, граф! Такая погода хорошая! - Не могу, сударыня, - твердо ответил граф. – В другой раз прогуляемся подольше. Я заметно поникла и загрустила, робко спросила: - Возможно, вы позволите мне... одной? Я могу вот здесь, на этой аллее, вам будет видно меня из окна… - Исключено, - холодно ответил он. Я отвернулась, притворилась, что у меня дрожат руки, а потом заговорила лихорадочным голосом, наполненным страданиями: - Как! Неужели я никогда больше не смогу заслужить вашего доверия! – я прибавила в голос слез. – Неужели мои попытки доказать вам, что вы можете доверять мне, даже не замечены вами?! – я задрожала. – Граф, неужели вы никогда не простите меня? – я собрала все свои актерские таланты в кулак и расплакалась. Граф стоял, как молнией пораженный, явно не зная, что предпринять. Я вырвала у него свою руку и резко бросилась в дом, бегом поднялась в свою комнату, подперла дверь изнутри стулом и бросилась на кровать, громко рыдая (притворно, конечно). Громкие шаги за дверью и стук подтвердили, что граф бросился за мной. Он подергал ручку двери, понял, что я постаралась закрыться… и попросту вломился ко мне, разломав несчастный стул дверью. Я громко вскрикнула и вскочила с кровати, постаравшись выглядеть как можно более заплаканной. - Как! – вскричала я. – Неужели вы даже лишите меня права побыть одной?! Я бросилась к окну, словно бы стремясь скрыться от его глаз, уткнулась в занавеску, словно вытирая глаза. Граф чрезвычайно смутился. Я чувствовала, как он мнется у меня за спиной и не решается ничего сделать. Э, милый мой муженек, так не пойдет! Ничего, есть способ и на такой случай… Я стала медленно сползать по стене к полу, словно лишаясь чувств. Тут уже он не устоял, ринулся ко мне, поднял и помог сесть на кровать. Я чувствовала в нем искреннюю заботу: вот простак! Он поверил, что его недоверие стало причиной моих страданий! Однако не время расслабляться! Я старательно показывала, насколько я не в себе от горя: цеплялась за его камзол, прижималась к нему, плакала, что-то шептала бессвязное. Он был абсолютно деморализован. Нечасто на него вешались плачущие женщины, однозначно! Граф, сначала словно закаменевший, в конце концов принялся меня успокаивать: гладить по спине, по волосам, очень нежно, что-то говорить. Подумав немного, я словно перестала плакать, отшатнулась от него, глядя со страхом и страданием: - Оставьте меня одну, умоляю! – прерывающимся голосом почти простонала я. Он не решился мне перечить и вышел. Я слышала его нервные шаги в коридоре: он ходил туда и сюда, не в силах уйти. Поэтому я старательно имитировала продолжение истерики. Со стороны должно было казаться, что я безутешно плачу. Наверняка такой пассаж произвел впечатление на графа. А я еще закрепила успех, не встав к ужину. Более того, я постаралась не спать полночи, чтобы к утру выглядеть совсем истерзанной и несчастной. У меня это получилось: когда я взглянула на себя в зеркало, я была в восторге от своего измученного и изможденного лица. Более того, я, против обыкновения своего, не стала наряжаться к обеду и отказалась выходить из комнаты. Так и продолжала лежать на кровати. Граф сам поднялся ко мне, с тревогой глядя на представленный мною спектакль. Такого благодарного зрителя у меня давно уже не было! Право, еще полгода назад этот каменный человек ни за что не купился бы на столь банальный трюк: сейчас же он проникся до глубины души, это было заметно. Он заговорил тихо и сдержанно. Постарался объяснить свои поступки, выразить сочувствие и… сказал, что я могу гулять по саду, сколько захочу, если пообещаю не выходить за его пределы. Я пообещала и подала графу руку для поцелуя в знак примирения. Уже в тот же день я впервые отправилась на самостоятельную прогулку! Это была полная победа! Несколько дней я осматривала территорию и продумывала план побега. Граф так стремился загладить свою вину передо мной, что даже не следил из окна за моими перемещениями. И все же я страховалась и вела себя как можно послушнее и скромнее. Я пыталась приучить графа к мысли, что мне можно доверять, и у меня это получалось. Граф повеселел, стал еще любезнее и оживленнее, смотрел на меня откровенно влюбленным взглядом и строил какие-то фантастические планы на будущее. Я исправно смущалась, краснела, улыбалась и делала вид, что мне чрезвычайно приятно происходящее. Я чувствовала с его стороны попытки сблизиться: иногда он осторожно брал меня за руку, или смотрел в глаза долго и нежно. Я отвечала на знаки его внимания со смущением и как будто скрываемой радостью. Ба! Наш железный граф влюбился, как юнец! Мне это только на руку! Постепенно усыпив бдительность графа, я почти получила свободу. Меня перестали запирать, я могла свободно передвигаться по дому и сколько угодно гулять в саду. Это облегчило мои планы по побегу, и вскоре я достаточно подготовилась. Кое-какая еда, нож, некоторые драгоценности, преподнесенные мне графом в подарок… Осталось дождаться удачного дня. Случай представился мне скоро: граф уехал куда-то то ли по делам, то ли купить что, и сторожил меня только Гримо, которому, очевидно, было велено следить за мной тайно и не попадаться на глаза. Я знала, что он смотрит из окна, как я гуляю, но достаточно было зайти за угол дома, чтобы скрыться из вида. Что я и сделала с успехом. Дальше было все просто. Стена вокруг поместья – не помеха тому, кто стремится получить свободу любой ценой. Скоро я была в лесу. Идти по дороге я опасалась: вдруг встречу графа. Я предпочла сложный путь среди деревьев. Мое сердце билось часто и радостно: свобода! Свобода! Я сделала это! Я сбежала от человека, которого более боялась, чем кого-либо на это свете! От торжества я рассмеялась. Мне удалось это! Мне это удалось! Весь день я шла по буреломам, и это напомнило мне мое прошлое. Так уже было со мной, когда я очнулась после той роковой охоты и поняла, что меня чуть не повесили. Тогда я точно так же шла сквозь лес, но только не торжествовала, а глубоко страдала. Теперь у меня было гораздо больше шансов спастись: я уже представляла себе, что буду делать, с какими людьми свяжусь… как отомщу своим врагам. Сердце пело от счастья, и я не чувствовала усталости. На ходу подкрепилась захваченной едой, выпили воды из ручья. Свобода! Свобода! Свобода! Хотелось петь и кричать от счастья!
…недолго длилась моя свобода. У этого ужасного человека оказались на редкость хорошие собаки. Их не сбил со следа даже перейденный мною ручей. В ужасе я пыталась сбежать от преследователей. Наступала ночь, стремительно темнело, но еще голые деревья плохо защищали меня от взгляда: и ничто не могло спасти от собачьего нюха. Ужас и безнадежность затопили меня до краев. Я была в отчаяньи. Собаки нагнали меня, они громко лаяли и рычали, я боялась, что они растерзают меня, вся вжалась в большое дерево, не надеясь спастись. Подлетевший на лошади граф отогнал от меня своих псов резким приказом, в момент спешился и скорым шагом подошел ко мне, пронзая меня ужасающим взглядом. Я поняла, что пришел мой последний час. Теперь он убьет меня. Потерять свободу – ужасно. Потерять жизнь – еще страшнее. Я категорически не хотела умирать! Я слишком молода, чтобы умереть! Я еще теснее вжалась в дерево, наблюдая за графом затравленным взглядом. В руке я сжимала нож, намереваясь дорого продать свою жизнь. Граф не спеша вытащил из-за пояса пистолет и навел его на меня. Его лицо было абсолютно бесстрастно. - Отдайте нож. – Ровным холодным голосом велел он. Я бешено замотала головой. - Отдайте нож! – прорычал он, и его лицо исказилось такой яростью, что я задрожала от страха, выронив злополучный нож. Сейчас он застрелит меня! Я вижу по его глазам это, застрелит! В ужасе я закричала: - Нет!! Нет, не убивайте меня, нет!! Я хочу жить! Гордость моя была сломлена, но я все же еще не хотела умолять его; однако колени мои подогнулись, и я рухнула в обморок прямо к его ногам. Пришла в себя я скоро. Мои напряженные нервы сыграли со мной злую шутку: мне казалось, что я снова в том дне, когда очнулась повешенной. У меня даже точно так же саднило шею! Я не чувствовала твердой земли под ногами, я заорала от ужаса. И только тут поняла, что никто меня не повесил, а граф просто несет меня на руках к своему коню. - Заткнитесь, полоумная! – зло велел граф, сажая меня в седло и устраиваясь за моей спиной. Мы уже скакали через лес; вокруг бежали его собаки. Я дрожала от страха. Я пыталась сползти с лошади (действительно, сумасшедшая: на полном скаку – это верная смерть!), но железные руки графа держали меня надежно. Сердце захлебывалось стуком, голова кружилась и не соображала, мне казалось, что я умру прямо сейчас. Эта бесконечная скачка, казалось, доконает мен. Мне подумалось, что граф выбрал такой экзотический способ меня убить, и будет скакать, пока не добьется своего. Все на свете кончается: кончился и этот кошмар. Я с трудом помню, как граф стащил меня с коня, схватил в охапку, приволок в мою комнату, зашвырнул туда и запер. Все это – молча, молниеносно. Я забилась в угол кровати, меня трясло, я ожидала его возвращения и следующей за этим казни. Мои нервы были на пределе, я сходила с ума. Ничего не происходило. Прошел час, может быть, больше. Измученная, я отключилась и заснула.
Первое, что я увидела, открыв глаза, - пристальный взгляд графа. Он стоял у двери, опершись на косяк и сложив руки на груди. Вполне возможно, что он провел так полночи, судя по его изможденному виду. - А! – прокомментировал он мое пробуждение. – Я смотрю, вы хорошо выспались, миледи? Последнее слово было выделено язвительной злостью, но я и так бы обратила на них внимание: он так не называл меня раньше. Я сжалась в углу кровати, ожидая его дальнейших действий. Он продолжал смотреть на меня. Затем заговорил. - В юности я встретил вас и полюбил. Я дал вам свое имя, положение в обществе, богатство и любовь. Вы обманули меня; я вас повесил. Не проходило ни одного дня моей жизни, чтобы я не думал о вас. Я любил вас так же сильно, как и в первый день. Когда я узнал, что вы не умерли, я с одержимостью стал надеяться… на что-то. Вы оказались пленницей здесь, в моем доме. Я стал верить, что моя любовь… тронет вашу душу. Но у вас нет души. Я благодарен Богу за то, что он дал мне возможность… вырвать эту любовь из моего сердца. Вашим очередным предательством вы навсегда убили те чувства, что я питал к вам: благодарю. Он вышел и запер дверь. Больше я его не видела. Условия моего содержания вновь ужесточились. Теперь я видела только Гримо, приносящего мне еду. У меня не отобрали тех книг, что уже были в моей комнате, но новых больше никто не приносил. Когда закончились мои нитки для вышивания – мне не у кого было просить новых. Я не могла добиться встречи с графом. Когда однажды я обратилась к Гримо с просьбой, он ответил, что господин граф велел никогда не передавать ему никаких моих слов. Я пыталась заманить графа к себе в комнату, устроив ночью очередную истерику с какофонией на клавесине. Никто не пришел, хоть я почти охрипла, шумя полночи. Наутро клавесин вынесли. Я была полностью изолирована. Спустя месяц или два после моего побега я проснулась ночью от шума за дверью и громких голосов. - Пусти меня, Гримо! Я убью ее! – бешено орал кто-то... в ком я узнала проклятого гасконца! Слуга что-то ответил, д’Артаньян продолжал разоряться. Я вжалась в угол, подумывая о том, не спрятаться ли под кровать. Вдруг раздался голос графа, выясняющего, в чем дело. - Я убью ее! – продолжал гасконец свою песню. - Эта женщина под моей защитой, - холодно ответил муж. - Эта дьяволица убивает вас, Атос! – д’Артаньян перемежал свою речь ругательствами похлеще. – Посмотрите, во что вы превратились! Нет, я убью ее, убью! Кажется, снаружи скрестили клинки: видимо, гасконец с оружием в руках рвался ко мне. Шум схватки, затем все стихло: мужчины удалились на первый этаж, и я не могла услышать их дальнейший разговор. Однако и то, что донеслось до меня, дало мне пищу для размышлений. Возможно, благородный граф соврал мне, и любовь его никуда не делась? Тогда у меня еще есть все шансы снова подчинить его своей власти и вырваться из его пут! Не зря же он велел ничего не передавать ему из моих слов... боится? Я уснула, обещая себе завтра поразмыслить над этим. Но никакие толковые соображения так и не пришли мне в голову. Я не знала, что еще могу сделать, чтобы сбежать отсюда. Проходили дни. Мое унылое заключение длилось и длилось бесконечно. Я придумала себе новую забаву: сидеть у окна и ждать, когда граф куда-нибудь поедет. Скучно, но все какое разнообразие. Я примерно изучила его распорядок дня, и теперь провожать его и встречать, сидя у окна, стало моей привычкой. Однажды он заметил меня. Мы встретились глазами, и мне показалось, что он ненавидит меня. С тех пор он больше никогда не поднимал голову, но, я уверена, он знал, что я наблюдаю за ним. Однажды я убедилась в этом: Гримо зашел ко мне во внеурочный час и объявил, что господин граф изволили передать, что вернется в поместье только через три дня. Как бы то ни было, у него хватило совести меня об этом уведомить! Впрочем, ну, просидела бы я три дня у окна: какая разница? У меня теперь много этих пустых дней, которых нечем занять.
Отправлено: 15.12.13 05:52. Заголовок: Часть уже не первая,..
Часть уже не первая, еще не вторая Часть уже не первая, еще не вторая. POV миледи.
«А я вернусь к тебе сказать: Ты предо мной изрядно грешен – Так искупи хотя бы малую часть!» (Канцлер Ги, «Тень на стене»)
Так прошел еще год. Никаких событий не случалось в моей жизни. Каждый день был похож на предыдущий. Я сжилась с отчаянием и безнадежностью. Не было никаких сомнений, что мне никогда не вырваться из моей тюрьмы, и я встречу старость здесь, в одиночестве. Но мне было уже все равно: я была сломлена. Да, вспышки негодования и ярости часто случались со мной в первое время. Я боролась. Я надеялась. Иногда я даже молилась. Я проклинала и строила планы мести. Я крамольно считала, что лучше бы граф меня убил. Я даже хотела убить себя, но не хватило мужества. Я впала в полное уныние и безразличие ко всему. Итак, я провела в доме графа около двух лет. Первый год был полон событий, второй – тянулся бесконечно, как десятилетие. Я много размышляла, ведь у меня не осталось ничего, кроме воспоминаний. Я пересматривала по сто раз свои поступки, передумывала все слова графа, вертела их и так, и сяк. У меня были настроения, при которых я ненавидела графа; были и те, когда я его почти любила. Иногда я считала, что поступала правильно, - иногда корила себя. Порою я мучилась чувством вины за то, что опять обманула графа. Но чаще мне казалось, что это он виноват передо мной. Я знала, что граф иногда рвется ко мне. Его не пускал Гримо, которому было велено в таких случаях так поступать. Я подозреваю, что граф много пил, и по пьяни-то и шел в мою комнату. Не иначе как выяснять отношения. Но верный Гримо был ему хорошим слугой: ни разу ему так и не удалось прорваться ко мне. Со своей стороны я не могла уговорить Гримо хоть что-то передать его хозяину. Я давно оставила такие попытки. На меня накатило безразличие. Пусть будет, что будет, а мне дела нет. Я сдалась и сломалась. Прошел год со времени моего побега: ужасный, бесконечный, тягостный год. Мне казалось, я сойду с ума, если поверю, что буду так жить еще много лет. Я обманывала себя и говорила себе, что завтра что-нибудь изменится. Жить мне позволяла только эта надежда на завтрашний день. И однажды эта надежда «оправдалась». Я не знаю, что сотворил пьяный граф с бедолагой-Гримо, надеюсь, не убил, - но в комнату мою он прорвался. Его вид был страшен: помятый, уставший, с горящим взглядом. Он минуту стоял в дверях, держась за косяк, а затем, пошатываясь, бросился на меня. Я закричала. От него ощутимо несло перегаром. Его руки беспорядочно блуждали по моему телу, он рвался поцеловать меня. Я извивалась и пыталась вырваться, ругалась, отбивалась. Он смеялся. Я все же извернулась и пнула его между ног; рванула вон из комнаты, из дома, из поместья! На улице остановилась: на мне была одна только ночная рубашка. Не могло быть ничего глупее, но я вернулась, откопала плащ (принадлежащий графу, видимо), и побрела прочь. Это был чрезвычайно безумный побег. Я плохо соображала, брела прямо по дороге, в ужасном виде, без денег и еды. Я отвыкла от движения, и мне было тяжело долго идти. Я села на какое-то поваленное дерево… и вскоре заснула. В этот раз не было ни собак, ни графа. Меня разбудило солнце. Я села и задумалась. Я абсолютно не представляла себе, что делать дальше. Я не знала, где нахожусь, у меня не было вещей, я не имела сведений о том, что происходит в большом мире. И хуже всего то, что мне было все безразлично. Я не испытывала ни малейшей радости по поводу побега. Мне было все равно. Все равно. Я не хотела жить, я не хотела свободы. Я разучилась хотеть. Я встала и, спотыкаясь, побрела обратно. Почему? Чтобы придушить графа за то, что он сделал со мной. Я так и не встретила никакой погони за мной. Казалось, в этот раз графу было плевать. От этого я почувствовала горечь. Никому я не нужна, даже своему тюремщику. Как побитая собака, я медленно прошла сквозь ворота поместья. Тишина. Никого нет, никто не встречает меня с криками и возмущениями. Я поднялась на крыльцо, открыла дверь. Все та же тишина и пустота. Я села прямо на пол, сжалась в комок и так и замерла. В таком положении пару часов спустя и обнаружил меня граф. - Ба! – произнес он. – Признаться, я надеялся больше вас не увидеть! Я даже и не подумала встать. Посмотрела на него безразлично и сказала: - Я ненавижу вас, граф. И это единственное, что у меня осталось. Молчание. Что-то живое промелькнуло в его взгляде, но я уже не способна была понять, что именно. Он подал мне руку и поднял меня. Закутал в сбившийся плащ. Пробормотал что-то вроде: «Ну что ж, добро пожаловать домой, госпожа графиня!» Позвал Гримо (жив, курилка!), велел подать еду в столовую. Поволок меня за стол, заставил есть. Я была как в тумане. Плохо соображала, что происходит со мной, что я делаю, что делает граф. Машинально ела, машинально пила. Я находила странное успокоение в том, что ничего не должна решать: граф скажет, что мне делать, граф все решит, а я могу отдохнуть. Не думать. Не решать. Не нести ответственности. Я давно все съела, и теперь сидела перед пустой тарелкой, ничего не предпринимая. Граф стоял рядом и смотрел на меня, но ничего не говорил. Эта немая сцена длилась долго. Потом он пробормотал что-то вроде: «Боже, Анна…» и помог мне встать. Я сама себе казалась безвольной куклой, но мне не хотелось этого менять. Мне было все равно, все равно. Он обнял меня: осторожно, робко, как ребенка гладил по волосам, что-то шептал ласковое и успокоительное. Я прижалась к нему и думала только о том, что кошмар, в котором я жила, закончился.
Примечание к части первой. Стокгольмский синдром – защитная реакция психики, при которой узник или заложник начинает оправдывать своего тюремщика, в конце концов проникается к нему симпатией и чувствует с ним особую связь. Многие исследователи полагают, что одна из разновидностей стокгольмского синдрома – это любовь к человеку, который оказывает над тобой насилие. Существует мнение, что т.н. «безответная любовь» - одно из проявлений стокгольмского синдрома. Стокгольмский синдром не имеет ничего общего с мазохизмом. Если кто-то полагает, что в первой части было описано развитие стокгольмского синдрома у миледи, - обломитесь. Ни в одном месте не так.
Отправлено: 15.12.13 05:52. Заголовок: Часть еще не вторая,..
Часть еще не вторая, уже не первая Часть еще не вторая, уже не первая. POV Атоса.
«Не предавай любовь свою, Оставшись на краю!» (В.Смехов, «Возвращение мушкетеров»)
Что сделал этот год со мной? Я стал пьяницей. Что сделал этот год с Анной? Она стала ходячим трупом. Я видел эту женщину в разных состояниях. Я видел ее нежной и ласковой, яростной и ненавидящей, плачущей и смеющейся. Я видел ее мертвой, повешенной мною. Но никогда она не была так страшна, как в тот момент, когда я нашел ее сидящей на полу возле входной двери. Анна всегда была женщиной больших страстей. Ее бешеный темперамент не позволял ей ни минуты своей жизни провести спокойно. Она всегда горела, бушевала, рвалась, взрывалась, металась, неслась! А тут – словно что-то погасло у нее внутри. Сломанная. Неживая. Мне никогда не было так страшно, как в те минуты, что я наблюдал ее трапезу. Она казалась марионеткой. Пародией на саму себя. И это... я… сделал с нею это? Возможно, моя жена была чудовищем, исчадием ада, преступницей. Но что стало с ней теперь? И это сделал я. Это сделал я. Это я запер ее в одной комнате, лишил всякой связи с внешним миром. Зная ее деятельную натуру, невозможность для нее сидеть в четырех стенах без занятия. Чего я ожидал? Да я просто не думал о ней. Я зарылся в свою боль, лелеял обиду на ее предательство. Я корил себя за то, что снова поверил ей, что позволил ей обмануть меня. Я хотел сделать вид, что ее не существует. Я так хорошо сделал вид, что ее не существует, что… она перестала существовать. Женщина всегда стремится соответствовать представлениям мужчины о ней. Вы считаете ее преступницей? она станет преступницей. Вы считаете ее способной на убийство? она убьет. Вы считаете, что ее нет? ее не стало. И это результат моих действий. Что же ты сделаешь теперь, граф де Ла Фер? Эта женщина предала тебя не один раз, но и ты предал ее. Эта женщина – твоя жена, и, тысяча чертей, она будет жить! Я сжимал ее в своих объятиях и клялся себе, что сделаю все, чтобы исправить произошедшее с ней.
Отправлено: 15.12.13 05:53. Заголовок: Часть вторая Часть в..
Часть вторая Часть вторая. POV Атоса.
Она смотрела на меня такими беспомощными глазами, что у меня сжималось сердце. Теперь я бы никогда не поддался ее притворству: я видел ее настоящую, и знал, как невероятно отличается истинное страдание от поддельного. Только что она вышла из своей комнаты, послушно переодевшись и приведя себя в приличный вид. Она все еще была красива, но так выглядит кукла, игрушка, а не живая женщина. Никому и никогда не пришло бы в голову назвать Анну вдохновленной, любящей, одухотворенной. Но в ее чертах всегда играла жизнь. Это могла быть ярость, желание мстить, страсть, - но это было что-то яркое и горящее. Теперь, бледная и потухшая, она была не похожа на себя. Я бы не узнал ее, встретив случайно на улице. Она явно была в растерянности; я тоже. Вдруг она чуть отшатнулась от меня, в глазах ее мелькнул испуг, и она тихо, очень тихо попросила: - Пожалуйста… пожалуйста, не запирайте меня… пожалуйста… Она тут же оборвала сама себя и склонила голову, словно заранее принимая мой отказ. От острой внутренней боли я вздрогнул. Видеть Анну такой… невозможно… Она из тех, кто в ярости бросается на обидчика, она из тех, кто борется за свою свободу до конца, кто с силой и упрямством идет к своей цели. Такие женщины не просят. Такие женщины не сдаются. - Никто никогда больше не запрет вас, Анна, – медленно и твердо пообещал я. Она вскинула на меня взгляд: испуганно-удивленный, робкий. Тут же потупилась. Закрыла глаза и вздохнула. Я мягко взял ее за руку: - Пойдемте, - я старалась говорить ласковее, - выберем вам новую комнату, без замков и решеток. - Без замков? Совсем? – улыбнулась она. В мистическом ужасе мне показалось, что моя жена сошла с ума. Так умиротворенно она не улыбалась никогда. Это было абсолютно чуждое выражение для ее лица. Это не могла быть она. Я кивнул и заверил ее, что больше никаких замков. Я повел ее по этажу, показывая каждую комнату. Их было немного, но, я надеялся, сама возможность выбора ее хоть как-то оживит. Мои надежды не оправдались: необходимость выбирать ее скорее испугала. Я видел, что она вся сжалась, когда после осмотра я спросил, в какой комнате ей хотелось бы жить. Она выглядела, как ребенок, которому задают вопрос, ответа на который он не знает. Отвечать надо, но ответить неправильно – смерти подобно. - Как вы решите, - пробормотала она. – Мне все хорошо будет. Я был испуган ее поведением, мне не хотелось на нее давить. Но надо было, чтобы она сделала самостоятельный выбор. Она должна была снова начать жить, размышлять, выбирать! - Анна, - мягко сказал я, - здесь нет неправильного ответа. Вы можете выбрать любую комнату, меня не рассердит ваш выбор. Я почувствовал, что она колеблется, но хочет поверить мне. Наконец она тихо ответила: - Можно тогда… ближе к вам?.. Последние слова я скорее угадал по губам, чем расслышал. Плохо дело! Одиночество так ее доконало, что она боится оставаться одна? Не тешу себя иллюзиями: едва ли она питает ко мне теплые чувства. Просто я единственный живой человек рядом. Я заверил ее, что комната эта теперь принадлежит ей, и что я буду рад помочь ей обустроиться. Я надеялся, что она обрадуется; но она оставалась все так же отрешенной. Это было страшно. Я помог ей принести ее вещи, обжиться. Ее движения были вялыми, лицо – безразличным. Она говорила с неохотой и очень тихо, и только если я обращался к ней. Спрашивать ее, не хочет ли она что-то изменить в расстановке мебели, было бесполезно. Она говорила, что ее все устраивает, ей все хорошо. Когда все ее вещи были разложены, возникла заминка. И тут она впервые сама обратилась ко мне: - Вы думаете, что я сошла с ума, граф? Она очень пристально смотрела на меня. Я не знал, что ответить, а она продолжила: - Нет, не бойтесь, я в своем рассудке. Этого греха на вашей душе нет. Это прозвучало как обвинение. - Я просто измучилась. – Помолчав, добавила она. – Я очень измучилась. – И отвернулась к окну. Мне было до глубины души жаль ее. Она никогда не была такой… беспомощной. Сильная, несгибаемая Анна! Что же я сделал с тобой, идиот?! Я подошел, обнял ее за плечи. Она не отпрянула, не оттолкнула меня, но заметно напряглась. Я, расслабив руку, не отпустив ее, сделал полшага в сторону, давая ей понять, что она свободна, и что в моем жесте нет попытки удержать ее или принудить. Она не стала вырываться. - Пойдемте погуляем? – предложил я. Она согласилась. Я старался вести ее по другим дорожкам, по которым мы не ходили с ней год назад, чтобы не вызвать дурных воспоминаний. Она поняла мой маневр, усмехнулась, на миг напомнив себя настоящую. - А что? – вдруг спросила она. – Вы правда меня не запрете? - Я уже сказал вам, Анна: я вас больше не запру. У вас есть причина не доверять моим словам? – я постарался поймать ее взгляд. Она с недоверием переспросила: - А если я уйду? Возьму – и уйду? Я замялся, и этого хватило, чтобы она снова замкнулась в себе, пробормотав: «Так я и думала». - Вы не так меня поняли, - попытался объяснить я, - я полагаю, вам нужна… Я хотел сказать, что ей нужна помощь, но прикусил себе язык. Додумался! Да за такие слова она меня живьем загрызет! - Что же вы замолчали? – напряглась она. – Мне нужна помощь, вы это хотели сказать, правда? – она смотрела на меня в упор. – Мне нужна помощь! – она рассмеялась безумно. – Да, это правда! Мне нужна ваша помощь, граф! Я снова почувствовал ужас при мысли, что она точно сошла с ума. Ее смех убедил меня в этом. Она словно прочитала мои мысли, резко оборвала смех и почти зло сказала: - Нет, я не сумасшедшая. - Конечно же, Анна, - мягко согласился я. - Почему вы называете меня по имени? – капризно спросила она. – Я не хочу, чтобы вы так делали! Я сам не знал, почему сегодня называю ее так. Может быть, я отвык общаться с ней, вот и все. В своих мыслях я всегда звал ее по имени. Мое молчание не вызвало у нее раздражения; она долго молчала сама, а потом еще раз спросила: - Так не запрете, правда? - Не запру. Она улыбнулась: очень чисто, радостно. Сразу словно помолодела. Это было так необычно для нее. Ее улыбка всегда сводила меня с ума: она была твердой, страстной, уверенной в себе. Но такой по-детски юной и искренней, как сейчас? Такой улыбки я у нее не видел никогда. Вдруг она враз стала серьезной, очень серьезной, заглянула мне в глаза и спросила: - Так вы очень любите меня, граф? Правда, очень? Я вздрогнул; наверное, побледнел. Она настойчиво требовала ответа, теребила меня за рукав: - Так любите, правда? - Люблю, - ответил я почти беззвучно. Лицо ее прояснилось; она засветилась изнутри. - Тогда, господин граф, я не уйду, - довольным голосом сказала она. Я хмыкнул: - Как интересно! Она рассмеялась. Я тоже засмеялся. Мне стало казаться, что кто-то из нас двоих все-таки сошел с ума, и этот кто-то – я.
С нею было тяжело. Оживление от прогулки прошло, и она вновь впала в свое заторможенное состояние. Я не рискнул ее трогать, боясь, что излишние эмоции уж точно повредят ее рассудку. Я спросил ее, чем бы ей хотелось заняться. Она ответила, что ничем. Я предложил ей клавесин: кажется, она раньше любила музицировать. Она безразлично ответила, что позабыла, как играть. Тогда я дал ей книгу: она вязла, поблагодарила и села с ней в угол дивана. Я видел, что она не читает, просто сидит. Ее поведение сегодня окончательно меня дезориентировало. Мне надо было подумать, что делать дальше. Понять ее. Понять себя. Я боялся оставить ее одну и уйти к себе. Мы так и сидели в одной комнате, оба делали вид, что читаем, оба не читали. Ближе к ужину она уснула; я не стал ее будить, постарался как можно мягче перенести ее в комнату, на кровать. Она не проснулась. Я велел Гримо оставить ей поднос с кое-какой едой, чтобы, проснувшись, она могла утолить голод. Я ничего не понимал, кроме того, что в этот день моя жизнь изменилась. А что будет дальше? Бог весть! Я проворочался полночи, не в силах совладать с этой новой реальностью, в которой я внезапно оказался. Хотелось встать и успокоиться испытанным средством: благо, погреб мой радовал богатством и разнообразием. Остановило то, что она могла проснуться, обнаружить меня в таком состоянии и испугаться. Дожили! Я боюсь напугать миледи де Винтер своей пьяной рожей! Со злости я взял себя в руки и заснул. Мое утреннее пробуждение заставило меня чертыхнуться. В моей комнате оказалась Анна: она сидела у окна, уронив голову на скрещенные руки, и мирно спала. Я испытал странную неловкость, почти стыд: уже многие годы в моей комнате невозможно было утром обнаружить женщину. Мне казалось почти отвратительным, что она видела меня спящим. На задворках сознания мелькнула мысль, что она могла бы меня убить. Я все еще не мог доверять ей, и иногда думал, что это просто новый коварный план. Возможно, вчера я с пьяных глаз накрутил себя. Возможно, она снова манипулирует мной. Должно быть, она знатно посмеется, если я опять куплюсь на ее трюки! Право, я удивительный простак, в который раз попадаю в одну и ту же ловушку! Сколько еще я буду верить ее кажущейся невинности, слезам, трогательному испугу! В злости я слишком громко хлопнул дверцей шкафа, уже закончив одеваться. Она проснулась. Испуганно оглянулась на меня, встретилась взглядом и… задрожав, забилась в угол. Сердце мое дрогнуло от жалости и нежности, но я, вооружившись досадой и злостью, взял себя в руки: - Что вы здесь забыли, сударыня? – грозно спросил я, приближаясь к ней. Она выставила вперед себя дрожащие руки, стремясь загородиться от меня. Что-то бессвязно лепетала. Вдруг раз помрачнела, уронила руки на колени, склонила голову. Но я не позволил себе поверить этому ее смирению! О, я слишком хорошо помнил, как эта стерва уже делала так, чтобы усыпить мою бдительность, а я, осел, поверил ей! Нет, больше этого не повторится! - Я задал вам вопрос, сударыня, - грозно проговорил я. – Извольте отвечать! Она подняла на меня глаза: пустые, безразличные. Пожала плечами, встала и направилась к выходу. Это вызвало мой гнев: разве я позволял ей уйти?! Когда она проходила мимо, я довольно грубо схватил ее за руку. Почувствовал, как она вздрогнула. Тысяча чертей! Разве можно так притворяться! - Я задал вам вопрос, - повторил я. – И я все еще жду ответа! - У меня нет ответа, сударь, - покорно заговорила она. Я опять растерялся. И что прикажете делать с нею? Она не вырывалась, но я не отпускал ее. Я пытался найти ответы на свои вопросы, пытался понять, играет ли она со мной – или искренна? - Я боюсь вас, - вдруг оборвала она мои размышления прерывающимся голосом. Черт! Черт, черт! Если она и играет – то делает это очень талантливо! Как ей удается найти слова, которые меня обезоруживают?! - Чем же я пугаю вас, сударыня? – зло процедил я. Она помолчала, потом очень тихо ответила: - Вы делаете мне больно, - и тряхнула рукой, которую я сжимал. – Вы никогда раньше не причиняли мне боли. Наверно, вы очень злы сейчас. Я с удивлением смотрел на собственные руки. Действительно, я так сжимал ее локоть, что на нежной коже появились синяки. Никогда, даже пьяный, я не был так груб с женщинами. Я чертыхнулся и выпустил ее. - Приношу свои извинения, - сдавленно выговорил я. Она баюкала свою руку и не смотрела на меня, но не делала попыток уйти или хотя бы отодвинуться. - Простите, - вдруг торопливо заговорила она, - я не должна была приходить к вам, я больше не буду, правда, не надо меня запирать, пожалуйста! В ее голосе звучала подступающая истерика. Дьявольщина! Пусть лучше я буду наивным идиотом, чем жестоким деспотом! - Я уже сказал, сударыня, - ровным голосом заметил я, - что я не буду вас запирать. Спрашиваю еще раз: у вас есть основания не доверять моему слову? К моему изумлению, она робко кивнула. Что?! Я когда-то обманывал ее?! Я?! - Прошу прощения? – холодно потребовал я разъяснений. Она задрожала; актриса? Талантлива, если так! Я не могу поверить, что можно так притворяться! Я ждал ответа; она собралась с силами и прошептала: - Вы клялись оберегать меня всю жизнь, в печали и в радости… а сами повесили меня. И выбежала из моей комнаты. Я остался стоять, ровно, не шевелясь, чувствуя, как сердце отчаянно замирает и проваливается куда-то глубоко.
Отправлено: 15.12.13 05:53. Заголовок: …она обнаружилась в ..
…она обнаружилась в своей комнате. Сидела на кровати, обхватив колени руками, вся поникнувшая. Я пригласил ее спуститься вниз позавтракать; она послушно встала и приняла мою руку. Не в силах переносить эту ситуацию, я заговорил: - Я признаю, сударыня, что у вас были основания ожидать от меня… большей отзывчивости. И, да, признаю, что, выполняя свой долг сюзерена, я пренебрег своим долгом мужа. Однако, признайте и вы, что у меня нет причин доверять вам. Я вправе полагать, что все, ныне происходящее, - очередной спектакль, служащий вашим коварным целям. Она кивнула, сразу став собранной и серьезной, и признала: - Действиетльно, у меня нет никаких доказательств моей искренности. Я согласна, что мое поведение в прошлом не располагает вас к доверию в настоящем, граф. Но, давайте начистоту, - глаза ее загорелись, совсем как у прежней Анны, - я сама не в восторге от ситуации. Я нахожусь в полной зависимости от вас: с этим не поспоришь. Вы можете превратить мою жизнь в ад: я в этом убедилась. Вы достанете меня из-под земли, даже если мне удастся сбежать: в этом я тоже убедилась. Я очень гордая женщина, вы это знаете, граф, - твердо взглянула она на меня. – И мне нелегко это признать, но… я устала, я измучилась. Я предпочитаю покориться вам, и будь что будет. Я в вашей власти, и вам решать мою судьбу. Она замолчала. - Как же мне хочется верить вам, Анна. – Горько пробормотал я. - Так попробуйте, граф, - тихо попросила она. – Запереть или убить вы меня всегда успеете. Я усмехнулся: - Я же уже сказал вам, что больше не буду вас запирать. Она робко улыбнулась. Тысяча чертей… Что эта женщина делает со мной?! Дикая смесь Анны прежней, гордой и властной, и тихой уставшей женщины, Анны новой, поразила меня до глубины души. Как она может быть… такой разной… сразу? Я сам не понял, как произнес, не успев опомниться: - Быть может, ваша судьба действиетльно в моих руках. Но не забывайте, что мое сердце – в ваших. Она, кажется, удивилась, что я это сказал, но ответила: - Это единственное, что поддерживает мои силы, сударь. – Помолчала и тихо добавила: - Мне начинает казаться, что нет унижения в том, чтобы покориться мужчине, который так тебя любит. Предательское сердце колотилось где-то в горле. Мое хладнокровие всегда давало сбой в присутствии этой невозможной женщины. Я, преодолевая хрипоту, возразил: - Но, сударыня, я никогда и не пытался вас унизить! Она задумчиво и грустно ответила: - Да. Теперь-то я это понимаю. - Теперь… а раньше? - Раньше я не знала, что никто не может тебя унизить, если ты сама этого не позволишь. …я не знал, как себя вести с нею. Раньше я думал, что знаю ее наизусть; но теперь передо мной была незнакомка. Она смотрела взглядом Анны, говорила голосом Анны, двигалась, как двигалась Анна; но это была другая женщина. И чем больше я наблюдал эту женщину, тем сильнее понимал, что именно ее я и люблю; что именно ее я и любил всегда, пытаясь разглядеть ее в прежней Анне, иногда находя, но чаще разочаровываясь. У меня были дела после завтрака; я не знал, чем занять ее на это время. Она попросила у меня разрешения просто посидеть со мною рядом. Я занимался бумагами, а она сидела в моем кабинете, и было в этом что-то... домашнее. Я не хотел признавать этого, но мне хотелось, чтобы она всегда была здесь. Вечером я вновь предложил ей книги. Она, заметно смутившись, попросила меня читать ей вслух то, что я сам сейчас читаю. Я был удивлен такому ее желанию, но не отказал ей. Я читал Еврипида; она внимательно слушала меня. Мне кажется, я никогда не был под таким впечатлением от читаемой книги, как в этот момент. С ее присутствием мои повседневные дела как-то неуловимо изменились. Даже если она просто сидела молча неподалеку: сама атмосфера становилась другой, я словно дышал другим воздухом. На следующий день она была уже смелее: заговаривала со мной, вступала в беседу. Я в который раз поразился остроте ее ума, что так редко встречается в женщинах. В ней снова просыпался тайный агент кардинала, стоило завести речь о политике: и мне нравилось это. Мне не хотелось думать о будущем. Как-то казалось, что наш хрупкий мир быстро разрушится. Я не верил, что мы способны на мирное сосуществование. Она отдохнет, восстановится, и снова примется за старое. А я останусь со своей болью и со своей горечью. Старый осел. Я очень глупо пытался удержать ее рядом с собою подольше. Однажды вскочил на рассвете и рванул в лес: собрать ей цветов. Глупый романтичный поступок, достойный безусого юнца, а не зрелого мужчины! Я презирал себя за это. Ровно до того момента, как не явился к ней в комнату с этим букетищем. Она, увидев меня с цветами, вся разулыбалась, развеселилась, мне даже на миг показалось, что она дернулась обнять меня… но остановила свой порыв, и просто приняла цветы, не спеша отходить от меня. Вся ее нежная фигура выражала тихое счастье: никогда, никогда во всю жизнь я не видел ее такой! О, этот миг стоил таких безумств, как рассветный поход в лес! Она напевала весь день себе под нос, а вечером впервые уселась за свой клавесин, неловко пытаясь сыграть что-то. Действительно: разучилась. Она смеялась над собой; я тоже посмеивался. Согнал ее с табурета, сел сам, сыграл еще хуже, чем она. Мы вместе смеялись, как будто были молоды, как будто не было в наших жизнях столько страданий. Я был опьянен любовью к ней. Я полжизни думал, что люблю ее, - дурак! Только теперь я полюбил ее по-настоящему, так, как надо было любить с самого начала! Если бы только я любил ее так! Разве все сложилось бы так трагично? Я научился чувствовать ее настроения, улавливать ее мысли. Порою у меня вновь мелькала старая мысль, что все это обман, ложь, игра: что однажды я проснусь в своем доме – а ее нет. Ушла. Это был мой кошмар. Иногда я вскакивал по ночам, чтобы бежать в ее комнату: убедиться, что она здесь. Останавливал себя. Иногда я так накручивал себя мыслью, что она предаст меня и уйдет, обязательно уйдет, что я хотел в злобе запереть ее. Показать свою власть. Чувствовать, что она – моя. И никуда не денется. Никогда. Потом я вспоминал ее дрожащий голос, ее доверчивый вопрос: «Так вы не запрете меня больше? Правда?» Сентиментальный идиот. Я не мог предать ее, и я еще заплачу за это сполна, потому что она-то терзаться не будет. Несмотря на ее покорность, я не успокаивался. Наоборот, меня стало бесить, что она так послушна и тиха. Я уверился в том, что она лицемерит. Что она просто боится, что я снова ее запру одну и не выпущу никогда. Я неистовствовал: я хотел, чтобы она принадлежала мне, только мне, и даже не думала о том, чтобы уйти от меня! Наверное, мои мысли как-то отразились на моем поведении. Она все чаще смотрела на меня с испугом. Она снова начала замыкаться в себе; я мрачнел, обзывал себя идиотом и ждал того момента, когда неизбежно ее потеряю. Я знал, что однажды это случится, и ничего не предпринимал, чтобы это изменить. Буря приближалась несомненно: и однажды вечером разразилась. Она мирно сидела в кресле в гостиной, забравшись с ногами, и ждала, когда я тоже приду сюда и стану читать. Почему-то эта ситуация, которая всегда вызывала у меня тепло в груди… она ждет меня! ей хочется быть рядом со мной! ей хорошо со мной!... сегодня вызвала у меня гнев. Что я ей, служанка какая, каждый вечер изволь читать! Да она просто манипулирует мной! И наверняка забавляется в душе тому, какой же ее граф простак, как легко им вертеть туда и сюда! Уже взятую было книгу я в гневе швырнул об стену. Она вздрогнула и подняла на меня испуганные глаза. Нет, дорогая! Меня этим не проймешь! Я прожигал ее яростным взглядом, чувствовал, что она боится, и радовался этому. Мне хотелось, чтобы она боялась, чтобы она чувствовала, что я сильнее, что она принадлежит мне! Очень тихо я произнес: - Хватит с нас чтения. - Как скажете, граф, - послушно кивнула она, взбесив меня еще сильнее. Я чувствовал, как кровь стучит в висках. Я говорил тихо и сдавлено, зло: - А, вы думаете провести меня своей покорностью, госпожа графиня! – я сделал шаг к ней; она вжалась в спинку кресла. – Но нет, я вижу вас насквозь! – еще шаг. – Вам больше не удастся провести меня, - я приблизился к ней вплотную. – Вы никогда не выйдете из этого дома! – я смотрел прямо в ее глаза. Она была растеряна, тревожна, испугана. - Что я сделала, граф, - с дрожью в голосе спросила она, - что вы так разозлились на меня? - Что вы сделали, госпожа графиня?! – я с ненавистью рассмеялся. – Что вы сделали мне! Действительно, вот так вопрос! – я в каком-то безумии расхаживал по гостиной, резко, нетерпеливо. За окнами шумел дождь. Пламя свечей дрожало на стенах. Анна затравленно наблюдала за мной. Я вновь остановился перед ней. Долго смотрел на нее. Она не выдержала моего взгляда, закрыла глаза. Я долго молчал, потом выговорил: - Уйдите в свою комнату и не попадайтесь мне на глаза. Она, нервными движениями путаясь в платье, подчинилась. Я рухнул в ее кресло, закрыл глаза и хрипло выдохнул. Отвратительно! …она действительно не попадалась мне на глаза. Дня три. Потом я не выдержал и сам пришел к ней. Я хмурился, сложив руки на груди и прислонившись к косяку. Комната была пуста. Отлично! То, чего я так боялся, - произошло! А я даже не заметил. В злости мне хотелось крушить мебель. Я поклялся, что догоню ее и задушу собственными руками. Давно пора довести до конца это дело! Я схватил шпагу, пистолет, и почти побежал на улицу. На входе мне встретилась она. Она входила в дом, возвращаясь с прогулки. В ее руках были цветы. Совсем как те, которые я подарил ей недавно. Напуганная моим резким появлением, она вскрикнула и выронила букет. Я, не успев себе отдать отчета в своих действиях, бросился поднимать; она тоже; мы столкнулись лбами. Секунду стояло настороженное молчание. Потом она, потирая лоб, рассмеялась. Я нахмурился. Она, продолжая смеяться, вдруг провела пальцами по моим бровям, разглаживая их: - Хмурый какой! – улыбнулась нежно и смущенно. – Ну же, Оливье, признайся, ты думал, что я сбежала, и шел меня убивать? Она смеялась так искренно, и меня это задело. Я очень по-детски буркнул: - Не смешно. - О, мой бедный граф, - весело и насмешливо продолжила она, - какая же у вас злая жена! Только и успевай, что бегать за ней с оружием! И совершила абсолютно немыслимый поступок: обняла меня! Я замер, шокированный. А она недовольно нахмурилась и капризно произнесла: - Фи, граф де Ла Фер, где же ваша хваленая галантность? Неудивительно, что у вас такая злая жена, вы ведь так к ней неласковы! - Это я-то неласков! – возмутился я. Происходящее все больше казалось мне пьяным бредом, фантасмагорией. Ну не может такого быть, чтобы мы с графиней сидели на полу и обнимались, правда же? Это чушь какая-то! - Это когда это я был к тебе неласков! – возмутился я уже шутя, обнимая ее. Она довольно устроилась поудобнее и мурлыкнула куда-то мне в шею: - А как же? Заявился, весь такой грозный, достал пистолет, и ну делегировать! Я, мол, граф де Ла Фер! Вы, мол, исчадие ада! Я вас убью, отдайте бумагу, а то стрелять буду! – дразнила она. – По-доброму попросить не пробовал? - А ты бы отдала? – не поверил я, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть ее. - А то! Я, знаешь, как перепугалась! Явился давно покойный супруг, грозит пистолетом. Я думала, все, доубивает, - хмыкнула она. – Да попроси ты миром, я бы тебе все отдала, лишь бы не пугал так. - Хм, – удивился я. Мне такая мысль не приходила в голову. Я даже не думал, что могу получить от Анны хоть что-то другим путем, кроме как насилием. Возможно, я просто не пробовал по-другому? Ведь даже замуж ее брал я весьма настойчиво, даже не поинтересовавшись толком, а хочет ли она, или просто боится отказать молодому виконту, властелину здешних мест? Самое время выяснить - Анна. Ты вышла за меня замуж добровольно? – я смотрел ей прямо в глаза. Она вздрогнула и отпрянула. Закусила губу. Я почувствовал, как в сердце разливается горечь. Ну, кончено! И должно было пройти столько лет, чтобы я понял: это не она, обманщица и лицемерка, заставила меня жениться на ней. Это я, самонадеянный болван, даже не спросил ее мнения. Я ведь просто заявился к ней однажды и с порога объявил, что все улажено и мы можем наконец пожениться . Восхитительно! Мой поток мыслей был прерван ее тихим: - Я полюбила вас позже, граф. Действительно полюбила. – Она вскочила и ушла, позабыв свои цветы. Я принялся их подбирать. Я не мог думать ни о чем другом, кроме того, какой же я идиот. …я чувствовал тревогу и смущение, стоя перед ее дверью с букетом и не решаясь постучать. Потом все же решился. Она открыла сразу, пропустила меня внутрь, поблагодарила. Мирно, спокойно. Как будто не было никакого разговора. Я попытался завести с нею беседу ни о чем; она поддержала меня в этом. Нервы мои играли со мной злую шутку: самоконтроль ослабевал, мне было трудно держать себя в руках, мне казалось, что я сейчас наброшусь на нее, желая овладеть ею незамедлительно, полностью. Лицо мое горело от жара, я вспоминал ее объятия, там, несколько минут назад. Она сама, первой, обняла меня! В конце концов, я же муж ей! И… и едва ли она мне откажет! Я всегда бешено желал ее – и всегда сурово держал себя в руках. Все эти два года, что она была так близка. Не раз и не два я стоял у дверей ее спальни, не в силах уйти к себе. Ни одна женщина никогда не действовала на меня так. Но этой женщиной – я был одержим ею. В эту минуту, беседуя с ней ни о чем, я понял, что так не может продолжаться дальше. Если она и дальше будет рядом со мной – я не смогу себя сдержать. Я должен отпустить ее. Сам. Совсем отпустить. Я и так достаточно уже разрушил ее жизнь. Я развернулся и вышел прямо посреди ее реплики, не думая о том, что это грубо. Пусть лучше так. Велел Гримо запрячь экипаж. Собрал деньги, кое-какие драгоценности. Погрузил необходимые вещи: сам. Подготовил все для скорейшего отъезда. На секунду с болью закрыл глаза, позволив себе в последний раз поколебаться. Но, пока хватало благородства и мужества, послал Гримо за ней. - Отвезете госпожу графиню, куда прикажет, - велел я кучеру, а сам ушел, не в силах видеть, как она уедет от меня навсегда. В саду моем было прекрасное тихое место у пруда: я любил его. Здесь душа моя находила успокоение в минуты тревог. Но сегодня и здесь не нашел я покоя. Я сел на берегу прямо на землю, прислонившись спиной к дереву. Смотрел на легкую рябь на воде. Ни о чем не думал. Хотелось не быть, не существовать. Просидел так до глухой ночи: так не хотелось возвращаться в дом, где больше не было ее. Пока я еще мог позволить себе обманывать себя, говорить себе, что все по-старому, что я приду – а там она. Но, когда я переступлю порог дома, это будет уже невозможно. Она навсегда останется в прошлом. Пока же я здесь, у озера: она еще со мной. Пусть ненадолго. Но все же. Было искушение напиться до полной невменяемости; но за последние пару месяцев я совсем позабыл эту привычку. Пусть граф де Ла Фер станет пьяницей завтра! Пусть сегодня он еще будет счастливым влюбленным мужчиной! Я завалился спать, даже не стянув с себя сапог, так и рухнув в одежде на кровать. …пробуждение было неприятным. Меня терзала мысль, что случилось что-то дурное, трагическое: но я не помнил, что. Я начал мысленно перебирать в уме события последних дней… и вспомнил. Анна. Все кончено. Я глухо застонал, не желая принимать действительность. Заворочался и почувствовал, что плаща на мне нет, ровно как и сапог, но вроде отчетливо помнил, как вчера было невмоготу раздеваться… Гримо, что ли? Старый добрый Гримо… Надо открывать глаза и жить. Надо. И первое, что я увидел – ее взгляд. Она сидела у окна и смотрела на меня. Я подумал, что одно из двух. Или я вчера все-таки нажрался, как свинья, или я таки сошел с ума. - Доброе утро, господин граф, - произнес бред моего разума. - Доброе, графиня, доброе, - я принял вертикальное положение, настороженно наблюдая за ней и ожидая, когда она развеется. Она часто мне мерещилась в прежние года по пьяни, но рассеивалась весьма быстро с наступлением утра. В этот раз что-то подозрительно материальна. Я медленно поднялся с кровати, подошел к ней, хмурясь, положил руку ей на плечо. Теплая. Живая. Настоящая. Она положила свою руку поверх моей. Погладила. Наклонила голову, улыбнулась. Смотрит на меня снизу вверх. Я сел на пол прямо к ее ногам, скользнув ладонью по рукаву ее платья, задержав ее руку в своей руке. - Что-то мне нехорошо, - философским тоном признался я. Она тихо рассмеялась и погладила меня по голове. - Это счастье, граф, - сказала она. - Вы просто отвыкли. - Наверно, - согласился я, не в силах признавать очевидные факты. Анна. Здесь. Я отпустил ее – а она… осталась? Она осталась... здесь… со мной… сама? Добровольно? Да нет же, она боится перепадов моего настроения, что сегодня я отпустил ее, а завтра брошусь за ней в погоню… Конечно… это она от страха. - Анна, - твердо сказал я, - клянусь вам, вы свободны. Вы можете уйти в любой момент, я не удерживаю вас и не буду гнаться за вами и мстить вам. - Я знаю, граф, - удивленно ответила она, - я это еще вчера поняла. - И вы не уехали? – глупо переспросил я. Она улыбнулась: - Разве похожа я на уехавшую? Я чувствовал себя очень глупо, но все же переспросил еще раз: - И вы не уедете? Правда? - А вы не запрете меня, граф? – лукаво переспросила она. – Не запрете больше, правда? Я невозможно покраснел, когда понял, что мы с ней поменялись ролями, и я точно так же беспомощно и жалко спрашиваю, не уедет ли она, как она совсем недавно спрашивала, не запру ли я ее. - Как приятно понимать, не правда ли, граф, что эта штука работает в обе стороны? – улыбнулась она. - Да, вы правы, - все еще отрешенно произнес я, вставая и подавая ей руку, чтобы помочь подняться. Она встала, но ладонь свою не отдернула; мы так и держались за руки, стоя рядом. Мы долго молчали. - Так вы правда не… - вырвалось у меня вдруг. Я смешался и снова покраснел. - О, у вас есть все основания не доверять моим словам, - с улыбкой ответила она, - но все же вам больше ничего не остается, как поверить мне, граф! Она выглядела очень довольной. Я привлек ее к себе и поцеловал. Она ответила. Вдруг она оторвалась от моих губ и лукаво сказала: - Но вы ведь помните, граф, что, хоть ваше сердце и в моих руках, моя судьба – в ваших? Дьявол побери женщин! Какой черт дергает их за язык болтать во время поцелуев! Ну уж нет, дорогая жена, после наговоримся! Я снова привлек ее к себе, и дело сулило весьма приятное продолжение, но тут явился невозмутимый Гримо с докладом о том, что ко мне пожаловал барон дю Валлон де Бресье де Пьерфон. Черт подери лучших друзей!!! Как же они вечно не вовремя!!! - Идите, граф, - рассмеялась моя жена, - я буду ждать вас. Я долго смотрел ей в глаза. - Я буду ждать вас здесь, - снова мягко повторила она. И я поверил. …Портос с годами не менялся: разве что пуговицы на камзоле становились все шикарнее. Громогласный, веселый, он ехал куда-то по своим делам, но, коль на дороге стоит дом друга, - надо заехать! Наш оживленный разговор затянулся до ночи; барону подготовили гостевую комнату. Я с сожалением подумал, что настроение Анны наверняка уже сменилось, и прежней ласковости мне от нее не дождаться. Женщины так непостоянны в своих эмоциях! С утра они нежны и милы, к обеду уже швыряются вазами и плачут. Анна не из тех, кто подвержен слабостям. Что бы ни нашло на нее с утра, сейчас она уже наверняка замкнулась в себе и поменяла свои решения. Я морально готовился к тому, что при следующей встрече она твердо потребует экипаж и свободу. Что ж! Есть на земле люди, которым счастье выдается в больших дозах и постоянно; есть же такие, как я: счастье не для нас. Я привык к этому и не роптал. Но все мои пессимистичные мысли вылетели у меня из головы, когда я переступил порог своей комнаты и… Анна мирно спала в моей постели. Невероятно! Эта картина казалась мне немыслимой. Женщина в моей постели! Любимая женщина. Жена. Ждала меня весь день. Это было такое непривычное чувство: понимать, что кто-то ждет меня. Я старался лечь как можно тише, чтобы не разбудить ее. Да и боялся, право, что она попросту сбежит. Однако чуткая даже во сне Анна все же проснулась, сонно улыбнулась мне, пробормотала: «А, граф… вы пришли…», прижалась ко мне и… уснула снова. У меня перехватило дыхание. Я думал, полночи не усну, переживая ее близость, но… провалился в сон моментально. …в этот раз пробуждение было на редкость приятным. Скажем честно: не припомню, когда в последний раз я просыпался от поцелуя! - Вы все спали и спали! – пожаловалась эта невозможная женщина. – А мне стало скучно! – лукаво улыбнулась она. Кружево ночной рубашки очень соблазнительно сползало с ее плеча… В ближайшее время жаловаться на скуку моей очаровательной жене не пришлось. После завтрака, кое-как выпроводив Портоса, мы гуляли с ней по саду. Она вела себя, как ребенок: кидалась в меня цветами, шалила, пряталась за деревьями. Один раз, когда я попытался было поцеловать ее, она вдруг капризно вырвалась и стала убегать от меня, задорно предлагая догнать. Я догнал, конечно: да она и не очень-то стремилась сбежать. Повалил ее на траву: она смеялась, жаловалась, что я помну и испачкаю ее платье. Я чертыхался и обещал ей десять тысяч платьев. Потом мы целовались – и не могли нацеловаться. Вдруг меня прямо в сердце кольнула старая мысль. Притворяется? Играет мною? Я вмиг помрачнел, и она угадала мои сомнения. Вздохнула, села рядом со мной, обняла. - Это пройдет со временем, граф, - тихо сказала она. - Мы еще научимся доверять друг другу. Мне ведь тоже это далось непросто. Я нежно целовал ее руку. Я знал, что вдвоем мы справимся с чем угодно.
Отправлено: 15.12.13 05:54. Заголовок: Часть все еще вторая..
Часть все еще вторая Часть все еще вторая. POV миледи.
Мне сложно было уловить момент: когда же все это началось? Чем больше я думала, тем чаще мысль моя упиралась в нашу встречу в «Красной голубятне». Если всерьез разобраться в своих чувствах, то остается признать: я не испытывала того негодования и бешенства, которые были бы логично в той ситуации. Да, неожиданно живой граф угрожал застрелить меня, если я не отдам ему эту дурацкую бумагу; почему же я почувствовала скорее облегчение, чем гнев? Я бы прошла мимо этой несуразицы в чувствах, но за год ничегонеделания хоть какое развлечение – пытаться понять себя. И я поняла. Это мои враги могут сколько угодно считать меня кровожадным и злобным чудовищем. Да, я жесткая, злая, коварная. Но убивать? Я погорячилась. На волне эмоций мне хотелось эпатировать кардинала. Он почти прямым текстом приказал мне убить герцога? Отлично! Ошарашим его ответным: мол, не только с радостью убью, но и еще бы одного убила! Я же уверена была, что Ришелье не пойдет на этот торг! Он так ценил всегда этого проклятого гасконца! А тут кардинал берет – и подписывает эту бумагу! Шикарно! И я осталась перед необходимостью держать свое слово. Я ж женщина упрямая, сказала – как отрезала. Вот так сболтнула сгоряча: и от тебя ждут двух трупов. Признать, что переиграла? Никогда! Я слишком дорожила своей шокирующей репутацией. Мне было важно, что сам великий хитрец в красной мантии – и тот меня боится! Я не могла прийти к нему и сказать, что не в силах пойти на такое. Мне оставалось только идти – и убивать. А тут появляется граф. Какая неожиданность! И отбирает у меня чертову бумагу. И все, пожалуйста, моя честь спасена, я не виновата, меня буквально заставили отказаться от моего замысла! Чем больше я об этом думала – тем смущеннее была. В этом было… что-то новое для меня. Что-то необычное в том ощущении, когда понимаешь, что мужчина не позволили тебе совершить ошибку. Раньше меня выбешивало, если эти самонадеянные наглецы лезли в мою жизнь; с графом было не так. Итак, без сомнения: именно этот случай начал что-то переворачивать в моих представлениях о мире и о себе. Дальше – больше. Вся эта история с моим заточением. Теперь, когда у меня было время – ужасно, сколько времени! – чтобы все обдумать… Я стала смотреть на вещи немного под другим углом зрения. Изначально я исходила из того, что надо мной совершено насилие, что меня против моей воли держат под замком. Но если подумать хорошенько: какие мотивы двигали моим супругом? Разве он из пустой жестокости и злости так поступил со мной? Нет, и я убедилась в этом, потому что он предоставлял мне тем больше свободы, чем больше я доказывала, что заслуживаю ее. Нет, граф не испытывал садистского удовольствия, держа меня взаперти. Наоборот, он с радостью хватался за любой предлог предоставить мне больше свободы. Мне достаточно было только попросить: и я тут же ее получала. Итак, подумав хорошенько, я пришла к выводу, что не жестокость, не злоба и не ненависть были причинами моего заточения. Что же тогда? Ах! Да ведь граф сам же мне объяснил в первый же день! Да я мимо ушей пропустила, считая лицемерием! Он сказал, что, как муж, несет ответственность за мои поступки. В этом есть некое рациональное зерно. Известно, что граф де Ла Фер – человек чести, который к своему долгу подходит серьезно. Для него действительно логично считать себя ответственным за то, что я творю. И, право, я удивлена, что он не предпринял активных действий раньше. Просто не знал обо мне? Как я поняла, он считал, что я умерла. Откуда же узнал правду? От гасконца: кто ж еще мог разболтать о моем клейме! Узнав, что я жива, он начинает следить за мной: сам в этом признался! Однако не вмешивается в мои дела… до того момента, как я не ввязываюсь в историю с убийством Бэкингема. Тут-то мой муж выходит из тени и недвусмысленно заявляет: не позволю. А что делаю я? Игнорирую его и еду себе в Англию. За что и поплатилась. Подумаем: если бы я отказалась от своих кровожадных планов и тихо-мирно продолжила бы жить себе во Франции, в меру интригуя… стал бы он вмешиваться? Кажется, я знаю ответ: нет. Имеем чистый итог: граф запер меня в своем доме, чтобы я не натворила непоправимых дел. Хм. Право, так я в своих мыслях дойду до того, что стану ему благодарна, чего доброго! Но, если посмотреть на поступки графа без пристрастности (да, я и так умею… иногда). Что такого страшного он мне сделал? Он тебя повесил, милочка! Да, тут не может быть двусмысленности. Он меня действительно повесил, и это определенно нельзя оправдать, забыть, простить. Это был непоправимый поступок. То, что я выжила, - счастливая случайность. Но почему же он так поступил? …хоть и много лет прошло, мне было больно, как тогда. Я не могла объяснить и понять такого предательства с его стороны. Да, я знаю, знаю! Я виновата, я не доверяла ему, я обманывала его, я скрывала свой позор ! Но ведь не зря не доверяла, получается?! Меня захватывала истерика всякий раз, когда я думала об этом. Я не пыталась самооправдаться. Я отдавала себе отчет в том, что я должна была довериться ему и рассказать ему все, еще до свадьбы… С другой стороны, я была так обижена на него… он так все решил, сам, он ведь даже не спросил меня, люблю ли я его, хочу ли я за него замуж… он просто решил, что мы должны пожениться, и поставил меня перед фактом. От обиды я и решила: ах, раз так, раз ты все знаешь лучше, - я не буду откровенничать с тобой! И я… промолчала и скрыла. Я бы призналась однажды: обязательно. Когда научилась бы ему доверять; но я так и не успела научиться… Как бы то ни было, виновата я или нет перед ним, – это не оправдывает его поступка и не снимает с него ответственности. Я скрыла от него свое прошлое: он меня убил. Неравноценные поступки! Я не могла ему этого простить. Я знала, что никогда ему этого не прощу. Это было предательство, слишком острое, слишком ужасное, чтобы изгладиться из моей памяти. Он разрушил мою жизнь. Из-за него я стала такой. Я не пытаюсь оправдать себя, но это факт: его предательство опустошило мою душу. С тех пор мною владели лишь злоба и жажда мести. И все же – почему? Почему он так поступил со мной?! Ах, граф! Как не вовремя вы лишили меня возможности задавать вам вопросы! Вот вопрос, единственный вопрос, ответ на который для меня важен! Почему, почему, почему вы, даже не дав мне возможности объясниться, - убили меня?! Впрочем, что изменилось бы, если бы он позволил мне сказать хоть пару слов в свое оправдание, - и все равно повесил бы? Однако граф уверял, что любил меня – даже в тот момент. И все годы после. Возможно ли это? Возможно ли собственными руками повесить любимую тобой женщину? И не убить потом себя? Любопытно! Пытался ли граф наложить на себя руки после этого случая? Судя по тому, как он глушил чувства в вине, что-то такое у него в мыслях было! У меня нет причин подозревать его во лжи. У каждого свои недостатки, но граф де Ла Фер никогда не врет. Это действительно так. Раз он сказал, что любил, - значит, любил. Да это и так чувствовалось. Сложно не заметить, когда мужчина так тебя любит. Что ж. Получается, граф убивает свою любовь и продолжает жить в глухой тоске по ней… по мне, то бишь… пока вдруг не узнает, что я жива. И, по его словам, он начинает надеяться. На что?! Бог мой! На что может надеяться мужчина в отношениях с женщиной, с которой он так поступил! Он же не думал, что я ему прощу! Но он надеялся. Значит, очень любил. Надо очень любить женщину, чтобы иметь силы надеяться в такой ситуации. Более того: он рассчитывал, что его чувства тронут мою душу! Где он у меня душу-то разглядел?! Что за насмешка! Сначала он сам эту душу из меня вытряхнул и задушил, а теперь он надеялся ее тронуть! Чудовище! Я ушла в эмоции. Вернемся к рационализму. Граф убивает женщину, которую любит. В слепой тоске прожигает жизнь, отказавшись от титула и своего имени. Узнает, что женщина эта жива. Надеется завоевать ее чувства. Она вроде бы идет ему навстречу (да, я весьма талантливо поддерживала его надежды, признаю). И… Предает его. Роскошно. Кажется, графу отплатили его же монетой! Я могу торжествовать. Я поступила со своим мужем точно так же, как он поступил со мной. Я верила в его любовь, а он предал меня. Он верил в мою искренность, а я предала его. Я мечтала о мести долгие годы. Видит бог! Я жадно и остро мечтала, что все испытанные мною страдания граф однажды прочувствует на своей шкуре! Что он поймет тогда, как жесток он был. И что я рассмеюсь его боли и почувствую себя отомщенной. Что ж! Я отомстила! Но торжества что-то не чувствую. Почему-то было больно. За графа, черт бы его побрал! Это ужасно, отвратительно, безумно… но мне жаль его. Наверно, я слишком чувствительна. Навоображала себе бог весть что… Мужчины не отличаются такой сентиментальностью. Но… но факты – вещь упрямая. И я уверилась в мысли, что граф очень меня любит. Несмотря ни на что. Несмотря на наше прошлое, мое настоящее, и это предательство… А он – любит! Я была тронута. Правда.
Мужская верность трогает сердце даже самой холодной женщины. Невозможно оставаться равнодушной, когда мужчина много лет страдает по тебе и готов прощать и прощать любые твои поступки. Я подумала, что граф определенно заслуживает награды за свою преданность. Поэтому я миролюбиво настроилась встретить его по-доброму и ласково, когда он придет мириться. Нет, я не прощу и не забуду ему этого повешения. Но все ли на свете заключено в прощении? Иногда, чтобы простить, надо дать человеку возможность доказать, что он заслужил второй шанс. И я согласна дать графу возможность восстановить отношения со мной. Он хочет моей любви? Я не люблю его, но я согласна попробовать полюбить. Я ждала его. Месяц, два. Я ждала его полгода, представляя себе, каким счастливым я могу его сделать, и как наладится жизнь, если мы перестанем враждовать. Моим воображением владели совсем новые и необычные для меня мысли. Мне казалось, что я как-то очистилась, возвысилась над собой. Что я отреклась от старой жизни и начала жить заново: чисто, правильно. Я была в большом воодушевлении от осознания правильности своего выбора. Я ждала и ждала… А он так и не пришел. И тогда на меня навалилась апатия и опустошенность. Не было больше сил на чувства. Что бы я ни делала – а все неправильно, не так, не помогает! Жила местью и ненавистью – плохо. Решила простить и начать сначала – тоже плохо. И так плохо, и так плохо. А что я могу? А я ничего не могу. Мне плохо, плохо, плохо. Я не хочу ничего решать! Не хочу! Что бы я ни решила – а все плохо, плохо, плохо! Я измучилась до невозможности. Сколько можно? Почему я не заслуживаю быть счастливой? Чем я хуже других женщин? Почему все так? Я была непривычна к терзаниям подобного рода. Раньше я старательно прятала от себя свои причины для страданий, старалась забыться яркой, насыщенной жизнью. Я постоянно неслась вперед, что-то делала, придумывала, занималась идеями. Этот бурный поток жизни отвлекал меня от мыслей; я не замечала, как мне плохо, потому что у меня не было на это времени. Теперь же… Теперь времени было слишком много. И я не могла отвлечься от того факта, что с самой своей юности я очень, очень несчастна. Это казалось мне так несправедливым! Почему из всех именно я! Почему все эти ужасные вещи происходят именно со мной! Что я делала не так? Что я делаю не так? Мысли все мучительнее, все сложнее, все больше запутывали меня. Я больше не хотела думать. Пожалуйста. Я так устала. И тут судьба предоставила мне шанс что-то изменить. И я уцепилась за этот шанс всеми силами. Я не могу больше бороться со своей жизнью одна. Но ведь есть мужчина, который так стремился мне помочь? Ведь он хотел мне помочь, правда? Я это не придумала? Я всегда была слишком гордой, чтобы принять чью бы то ни было помощь. Я ведь сильная, я справлюсь сама! И это так унизительно, когда приходится просить, признавать, что не справляешься… Но тут ситуация не казалась мне унизительной. Я почему-то… чувствовала потребность довериться графу. Почему? Как это со мной произошло? Откуда такие мысли и чувства? Я не знала. Я просто хотела попробовать. Вдруг из этого выйдет что-то дельное? Ведь хуже уже быть не может… А граф меня любит… ведь правда же, любит? А я не хочу, не хочу бороться с ним, со своей жизнью, с собой! Я так устала… Я была злой? О, была, но я просто не умею решать, вот и все! Решите за меня, граф, и я буду другой! Я не хочу, чтобы было плохо, но что я могу? Только бы вы помогли мне… я так устала, так измучилась… одна, всегда одна, и так тяжело… Граф был удивительно, невозможно мягок со мной. Как будто это не я так обманула его. Он так безоговорочно принял меня, стоило только мне попросить его помощи… Я бы была морально раздавлена его великодушием, если бы он не был столь нежен. Мне кажется, он решил, что я сошла с ума. Да, это, наверно, похоже. Я так изменилась, так безумно изменилась за последний год, что кто бы узнал меня? Так бывает, что вся душа перемучится, и ты делаешься совсем другой. Но мне… нравились эти перемены? Я чувствовала, что граф мучится моим поведением, что он не может мне доверять и ищет причин моим поступкам и словам. Сердце мое сжималось от страха, что он снова запрет меня: в память о прежних обманах. И только когда он наконец разразился своей гневной тирадой, я вдруг поняла. Дело не в том, что он не может простить мне моего лицемерия в прошлом. Дело в том, что он отчаянно боится меня потерять. Я была шокирована этим открытием. Он… боится меня потерять? Теперь? Когда он так отчаянно нужен мне? Но… он вправду думает, что я просто уйду. Использую его – и уйду. Да. У него есть все основания так думать. Но как я могу доказать свою искренность? Увы. Я была слишком талантливой актрисой в прошлом. Теперь мне ни за что не доказать, что я не притворяюсь. И поделом мне. Эта удивительная сцена, когда он бросился в погоню со мной с пистолетом и шпагой. Какой шок был написан на его лице, когда он осознал, что я не сбежала, что вот она я – здесь! По-прежнему здесь! А как он закаменел, когда я обняла его! Боже, как это… невыносимо, когда мужчина настолько отвыкает от женской ласки. И это… и это я довела его до такого состояния? Ведь я – его жена. Такая плохая жена, что от моих прикосновений он напрягается и ожидает войны, удара, предательства. Как мне это изменить? Как мне доказать ему, что я… тоже умею… быть нежной и ласковой… А умею ли? Это так сложно. Я знала, как очаровать мужчину, как соблазнить его, как свести с ума. Но обыкновенная безыскусная нежность? Мне всегда это казалось слабостью. Я не представляла себе, как мне изменить свое поведение. Когда-то давно у меня бывали порывы ласковости: я научилась их жестко давить в себе. Я боялась быть высмеянной, боялась быть отвергнутой. Я хотела быть самостоятельной и независимой, поэтому всячески подчеркивала, что мужчина рядом мне не нужен, что я справляюсь сама – наилучшим образом! К тому же, я боялась мужского презрения. Ведь если мужчина уверится, что я зависима от него, - он будет меня презирать… В общем, нежность определенно не была моей сильной стороной. Я этого не умела. Но граф? Я не думаю, что граф высмеет меня или оттолкнет. Ведь, право, если бы он захотел меня унизить или оскорбить, - он знает обо мне достаточно, чтобы найти действительно болезненные слова. Но он этого не делает. Он бывает жестким, непримиримо-железным: но он никогда не надсмехается над слабостью. В этом, наверно, и проявляется благородство характера. Ну и, в конце концов, хуже мне уже не будет. Поэтому определенно стоит рискнуть. Стоит хотя бы попробовать стать нежнее. Справлюсь ли я? Но граф же справляется. А я? Я же смогу, правда? И так странно, что, когда я приняла это решение, я узнала, что граф велел подать мне экипаж и отпустил на все четыре стороны. О, эти мужчины! Что у них на уме?! То он боится, что я сбегу, а то сам прогоняет! Ну уж нет, дорогой муж! Ты, видимо, забыл, какой упрямый характер у твоей дражайшей супруги! Если я решила быть ласковой – я сделаю это даже через твой труп! …это было так странно: спать в одной кровати с мужчиной. А ведь, удивительное дело… Со многими делила я ложе, но проводила ночь – только с ним. Мне почему-то стало горько, что в моей жизни были другие мужчины. Наверно, все женщины стремятся к верности, нам всегда хочется, чтобы наш мужчина был у нас единственным… Как жаль, что в моей жизни было не так. Горечь переполняла мое сердце. Я думала о том, что все сложилось бы совсем иначе, если бы только он не повесил меня. Меня вновь разъедала старая обида. Как! Он предал меня – а я сама пришла к нему, а теперь еще и стремлюсь к близости с ним?! Да у меня помутнение рассудка, не иначе! Я хотела было в гневе и оскорбленности вскочить и гордо уйти. Но потом я вспомнила, что решила дать ему возможность… нет: дать нам возможность… На что? Я сама толком не понимала. Возможно, именно сейчас мне впервые пришла в голову мысль, что не один граф виновен во всем произошедшем. Моя вина здесь тоже есть. Все могло быть иначе, если бы я вела себя иначе. Тут тоже есть взаимосвязь. Не зря же граф сказал, что его сердце – в моих руках. А это ведь тоже ответственность! Как бы то ни было, как бы ни поступал он: а за его сердце отвечаю я! В мире есть вещи, которые зависят от меня – и которые от меня не зависят. Реакция графа на мое клеймо от меня не зависела: это дело совести графа. А вот мое поведение тогда и сейчас: от меня зависит. Это уже дело моей совести. Кое-кто считает, что у меня ее нет, совести-то. Странные люди. Я женщина, в конце концов! И меня тоже беспокоят мои поступки и слова. Итак, как бы ни вел себя граф, это не оправдывает моих поступков. Он может сколько угодно корчить из себя железного и бесчувственного чурбана, но я-то знаю, как глубоко его ранит иной раз брошенное вскользь слово. Ох уж эти мужчины! Как будто они не люди. Им так же больно бывает, как и женщинам, но только они скрывают это еще тщательнее, чем мы. И, как ни зависима я от него, он от меня тоже зависим. И что делала я? Я, которая должна была заботиться о его чувствах? Я думала только о себе. Всегда. Только о себе. Лелеяла свои обиды и печали, свою гордость и свою независимость. Не думая о том, что, защищая себя, я в первую очередь нападаю на него. Причем в той области, где он, как бы силен ни был, защититься не может. Ведь что может сделать мужчина, который любит женщину? Особенно, если эта женщина всячески доказывает ему, как она его не любит, насколько ей не нужны его чувства и насколько он сам ей не нужен? Я поняла странную и страшную штуку. Ведь граф ничего не может поделать с тем, что он меня любит! И, получается, пользуясь этим фактом, я делаю то, чего он сам по отношению ко мне никогда себе не позволял: пользуюсь слабостью. Было дико понимать, что у этого сильного, гордого мужчины есть слабости. Я была смущена своими мыслями. И… было очень тепло понимать, что все-таки я в чем-то сильнее графа. Что только от меня зависит, приму ли я его чувства и отвечу на них – или отвергну их и останусь холодна. Наверное, именно так начинается любовь. Когда ты осознаешь, что это только твой свободный выбор. Да, я всегда жестока обращалась с чувствами графа и не щадила их. Даже в наши первые дни вместе: скорее это он сам был ласков ко мне, чем я - с ним. Нет, не видел он моей нежности никогда. Но я наверстаю! Правда! Графу больше не придется жаловаться на меня, вот честно! Я начала наверстывать в то же утро: кажется, успешно. В который раз я удивилась до глубины души, каким нежным и заботливым может быть Оливье… Была ли я когда-нибудь так счастлива, как в этот день? Нет. А потом он неожиданно опять начал хмуриться, и я горечью поняла, что слишком глубоко его недоверие ко мне, чтобы одна совместная ночь что-то изменила в наших отношениях. Но я верю, упрямо верю, что мы справимся. Ведь мы теперь вместе.
Примечание к части второй. А это уже – стокгольмский синдром во всей его красе. Внимание! В данном произведении причины появления у миледи клейма непринципиальны и не имеют отношения к делу, а посему нарочно не объясняются; читатель волен вообразить то, что ему больше по душе.
Отправлено: 15.12.13 05:58. Заголовок: Часть третья Часть т..
Часть третья Часть третья. POV миледи.
Я с досадой отшвырнула вышивание. Открыла окно, села подышать воздухом. Три дня назад к графу приехал этот его Арамис; они заперлись в кабинете и о чем-то шушукались. Арамис уехал к вечеру; граф – тоже. Заявив мне, что у него дела, будет к завтраку! Добре! К завтраку он действиетльно явился. Ничего толком не объяснив, поел, снова сел на коня, что-то вяло сказал о важных делах и ускакал. И вот уже третий день он в разъездах! Ему, видимо, и дела нет, что я сижу здесь и жду! От досады кололо в глазах. Вчера я была так очаровательна в новом синем платье! Специально нарядилась для графа, предвкушая романтический вечер… Не могла налюбоваться на себя в зеркало, фантазировала, как все пройдет… Как юная влюбленная барышня, черт! А он так и не приехал! А я только далеко за полночь легла: все ждала и ждала! И сегодня – все нет и нет! Я в который раз тоскливо посмотрела на дорогу. Что за глупый удел у женщин! Сидеть у окна и ждать мужа часами! Ах, не хочу, не хочу! Я упала ничком на кровать, чувствуя себя безмерно несчастной. А ведь все так хорошо складывалось! Мне казалось, я смогла завоевать его доверие. Мы стали такой гармоничной парой! Я была счастлива, как никогда в жизни. И что теперь? Ненужная, забытая, сижу у этого проклятого окна и жду графа…. О, мужчины, как можно верить в вашу любовь! Женщина интересует вас только до той поры, пока она не завоевана; уверившись в нашей любви – вы тут же перестаете нас ценить! Я страдала, я негодовала, я клялась себе, что больше никогда не поверю чувствам графа. Я была уверена, что между нами все кончено. До того момента, как увидела его на дороге. В радости и нетерпении я выбежала встречать его: он соскочил с коня, бросился ко мне, заключил в объятия, подхватил на руки и закружил! От счастья я смеялась; душа моя пела. Он целовал меня так крепко, что все мысли выскочили у меня из головы. …с утра, просыпаясь, я сладко потянулась, все еще переживая негу прошлой ночи. Умиротворенная, я с удивлением думала, как это только мне в голову могла прийти обида на мужа? Оливье так нежен ко мне, так внимателен! А я даже дня отлучки не могу ему простить, злая, злая! Мне захотелось покрепче прижаться к мужу и сказать ему, как я его люблю. Но, открыв глаза, я обнаружила, что я одна в постели. От графа была только записка, где говорилось, что он очень спешил и сделал огромный крюк, чтобы повидать меня хоть немного. А теперь снова вынужден уехать. Я не замечала, что плачу. Я чувствовала себя проституткой. Вот как. Заехать на пару часов, чтобы заняться со мной любовью, - и снова ускакать? Как гадко. Он меня использовал. А я! Мысли мои путались; на душе было горько и больно. Я скомкала письмо графа и мятежно решила, что больше никаких посиделок у окна. Не заслуживает он такой любви! …ах, как ужасен этот лицемерный женский разум! Да, я поклялась себе больше не глядеть в окно. Я сидела перед большим зеркалом и смотрела на отражение окна. Я так ждала его, нетерпеливо, страстно. Мечтала выговорить ему все, что на душе. Когда через четыре дня граф появился на пороге, я только улыбалась и вешалась ему на шею. Безвольная дура! Ничего не могу с собой поделать! Я так и не отважилась с ним поговорить. Он был так ласков, так внимателен. Я казалась себе предательницей, что так обижалась на него. Рядом с ним я забывала все свои тревоги. Я не верила, что это было всерьез: моя обида, мое ожидание. Спустя пару часов его присутствия мне стало казаться, что ничего этого не было, что он всегда был здесь, рядом. На мое сердце снизошло умиротворение. Но все же Арамис явно втянул графа в какую-то политическую интригу. Мне было обидно, что меня не посвятили. В конце концов, мой ум признавал даже Ришелье! В отличие от большинства женщин – я отличный политик! Я могла бы посоветовать что дельное и даже принять участие во всех этих разъездах! Мне хотелось все это высказать мужу, но я не решалась. Проклятье! Я – не решалась! Разве можно в это поверить? Иногда мне казалось, что я сошла с ума. Я вспоминала себя прежнюю: сильную, гордую женщину, перед которой даже грозные мужчины отступали в страхе. Я создавала этот образ годами, и теперь мне было дико ему не соответствовать. Как-то с утра, проснувшись в мятежном настроении, я устроила мужу сцену. - Сударь! – громко и настойчиво обратилась к нему я, расчесывая волосы. – Меня беспокоит судьба моего особняка на Королевской площади! Действительно, мой отъезд в Англию не должен был занять много времени, а меж тем – я исчезла на два года. Что стало с моим домом? Граф ответил очень спокойно, невозмутимо: - Я послал туда своего управляющего, сударыня. Дом поддерживается в порядке, но там никто не живет. Великолепно! - Я хочу посетить его, сударь! – надменно проговорила я, всем своим видом демонстрируя, что не потерплю отказа. Однако граф нахмурился: - Я не считаю, что это хорошая идея. Меня захватил гнев. - Ах так! – вскочила я, яростно прожигая его взглядом; кажется, он побледнел. – Ах так! Мне все ясно! – я отбросила расческу в сторону. – Вы все-таки заперли меня! Просто сделали это более изысканным способом! – я нашарила баночку с пудрой и запустила ею в стену. – Как я могла верить вам! – баночка с кремом для лица последовала за ней. Граф некоторое время игнорировал мои бушевания, а потом тихо и спокойно произнес: - Когда закончите – спускайтесь завтракать, - и вышел. Ах! Да он просто меня проигнорировал, вот как! Швыряться предметами без графа было скучно и непродуктивно. Я негодовала, ломала руки и расхаживала по спальне. Вот как! Он не хочет меня отпускать в Париж! Он просто нашел новый способ запереть меня: привязать к себе! Да он, должно быть, очень потешается, этот граф, что я стала такой послушной и кроткой овечкой! Вот как! И я позволю ему это?! В большом гневе я устремилась в столовую, подчеркнуто сердито устроилась на своем стуле и принялась завтракать, не глядя на мужа. Тот с философским видом пил кофе. Я отбросила вилку, вскочила и заявила: - А я все равно поеду! – и помчалась на улицу. И пусть только попробует меня остановить! Я велела кучеру закладывать коней и в нетерпение ждала исполнения моего приказа. Прямо-таки спиной я чувствовала, что муж уже некоторое время стоит неподалеку и наблюдает за мной. Наконец я не выдержала этой ситуации и резко обернулась. Действиетльно, стоит! Сложил руки на груди, абсолютно непроницаемый. Как всегда! Я не переносила это его обыкновение делать каменное лицо. Не прочтешь никаких эмоций! - Анна, - вдруг спокойно произнес он, - я по-прежнему считаю, что вам не стоит ехать в Париж. Подумайте сами, что будет, если об этом узнает кардинал. - А что будет! – дерзко воскликнула я. – Как будто я кардинала не видела! Граф посмотрел на меня как будто с сочувствием, вздохнул, подошел ближе, взял меня за руку. Я вырвалась и гордо отвернулась. В душе я уже понимала, что он прав. Но признать это?! Я стояла и надеялась, что он обнимет меня. Он обнял меня. Я умиротворенно вздохнула. Бедняге-кучеру пришлось распрягать ненужный уже экипаж. - Я просто невыносима, да? – виновато улыбнулась я, оборачиваясь к графу. Он усмехнулся, поправил выбившийся из моей прически локон, долго молчал, потом сказал: - Такой я тебя и люблю. Мой приступ гордости абсолютно прошел; я была счастлива в руках этого человека и не искала себе другой судьбы. …шло время. Мы все больше напоминали обычную семейную пару, каких много, даже стали принимать гостей и делать визиты. Однажды выбрались на бал! Это было большое событие. Муж мой продолжал играть в какие-то политические игры. Иногда к нам приходили странные незнакомые люди, граф запирался с ними в кабинете. Меня обижало, что он по-прежнему не торопится посвящать меня в эти дела. Конечно, не теперь мне жаловаться на скуку, но моей жизни отчетливо не хватало былой остроты! Мирная семейная жизнь – не для моей натуры. Мы так далеко от Парижа, от светской жизни… а тут и политических интриг меня лишают! Я знала, что граф собирается в какую-то важную поездку по этим своим темным делам. Он заранее предупредил меня, что его не будет три недели. Кошмар! Я все надеялась, что он возьмет меня с собой. Но время поездки приближалось, а приглашения так и не поступало. Хуже всего, что я знала: это не какая-то опасная передряга с дуэлями и прочими мужскими фокусами. Граф не пересматривал свою коллекцию оружия и не чистил старые пистолеты: а он всегда этим занимается перед передрягами! Кроме того, он велел приготовить себе пару парадных костюмов. Великолепно! Там, куда он едет, будет прием или бал! Он собирается развлекаться, а меня с собой не берет! Я сначала дулась на него, а потом решила: ну что ж, раз граф не зовет меня с собой, я сама попрошусь! А что? Я его жена, в конце концов! Если он куда-то едет – я имею право его сопровождать! Долго я собиралась с силами и не могла решиться на такой поступок. При всей той близости, которая возникла между мною и Оливье… я все-таки робела перед ним. Я боялась, что он рассердится на меня. Я боялась, что ошиблась в своих выводах, что эта поездка не для женщин, поэтому он меня и не зовет. В конце концов, а вдруг он решит, что я к нему липну? Это уж никуда не годится! Несколько ночей я проворочалась без сна, переживая. Граф заметил и встревожился, не заболела ли я. И тогда – это было однажды после завтрака, в день его отъезда – я все-таки решилась. - Граф, возможно, вы возьмете меня с собой в вашу поездку? – мило улыбнулась я. Он как-то странно посмотрел на меня: - Да как хотите, сударыня, - и куда-то заторопился, на ходу пробормотав: - Мне все равно . Мне все равно? Так он сказал? Он сказал, что ему все равно? Все равно, со мной ехать или одному? Я так переживала… мучилась… для меня это так важно… А ему все равно? Ему – просто все равно! Я стояла, как громом пораженная. Вот как! Ему все равно! А говорил, что любит! Мне казалось, что сердце у меня остановилось. Вот как. Быстро же я ему надоела. Конечно. Легко любить убитую тобою женщину. В твоем воображении она становится мученицей, святой, и твою идеальную любовь ничто не нарушает. А если эта женщина жива? Долго ли проживет мужская любовь к ней? Несколько месяцев – вот и все. А потом – ему все равно. Конечно. А я на что рассчитывала, дурочка? Я поверила в вечную любовь графа? Какой странный для меня идеализм! Да, мое заключение действительно сказалось на моем уме. Я стала верить в мужскую любовь!
Отправлено: 15.12.13 05:59. Заголовок: Смешно! В этот день ..
Смешно! В этот день он уехал, а я была примерной женой и нежно поцеловала его на прощание. Кажется, я еще не успела осознать, что моя жизнь рухнула в одночасье. Было так больно. Я поверила, что можно жить по-другому, не так, как я жила раньше. Что бывает такая жизнь, в которой тебя любят, в которой ты нужна. А вдруг оказалось, что – нет. Так не бывает. Это просто наивные девичьи мечты. Мне кажется, я уже выросла из того возраста, когда питаешься романтическими иллюзиями. Все мои иллюзии умерли в тот день, когда собственный муж повесил меня. О. Зачем я это вспомнила. Застарелая боль и обида не хотели проходить. Я понимала, что не могу ему простить. Да, я очень изменилась за последний год. Но я не святая! Есть вещи, которые простить невозможно. Например, когда мужчина, который очень тебе нужен, отказывается от тебя. Но, в конце концов, я не из тех женщин, которые тихо сидят в уголку и плачут от нанесенной им обиды. Я справлюсь сама. Я вполне в силах со всем справиться сама. Мое сердце ужесточилось. Я снова вспомнила красавицу-миледи, которая властвовала над людьми и не знала слабости. Достаточно было одного дня, чтобы я восстановила старые интонации и повадки. Мне доставляло удовольствие возвращаться к себе-прежней. Чувствовать себя сильной, независимой. Независимой от графа – в первую очередь. Сладко и упоительно было представлять, что найдет у себя в доме граф по возвращении. О, я докажу ему, что я не безвольная кукла, послушная его воле! Он думает, я буду ходить за ним бледной тенью и вздыхать? Не дождется! Если у графа де Ла Фер нет на меня времени – что ж, я докажу, что я вполне способна обойтись и без него! Я составляла планы на свою будущую жизнь, в которой не будет места для моего мужа. Я бы уже и сейчас уехала из его дома, но мне хотелось напоследок показать ему, что я свободная и сильная женщина, и что он, глупец, сам виноват, что потерял меня! Неделю я упивалась мыслями о том, как зло я отомщу графу за его пренебрежение. Я придумывала слова, которые я скажу ему, придумывала, что он ответит, что скажу я, что сделаю. Постоянно крутила в голове сцену нашего будущего свидания: последнего в жизни! Представляла, как я посмеюсь над ним и гордо удалюсь! А потом, вдруг, в моем воображении, в ответ на очередную придуманную колкость мне представилось лицо графа. Бледное, застывшее: я видела у него такое в тот день, когда сбежала от него, а он догнал меня с собаками. Это было очень страшное лицо. Лицо человека, познавшего глубокое страдание, которое выжгло всю его душу заживо. От боли за графа мне захотелось завыть. Самым натуральным образом. О, нет. Я никогда, никогда, никогда не смогу с ним так поступить еще раз. Я просто не смогу. На меня навалилась бешеная усталость. Те сильные чувства, которые я переживала в последние дни, вымотали меня. Желание доказать свою независимость и отомстить пропало. Пришла бесконечная нежность к супругу. К этому сильному, волевому человеку, который всегда так мужественно переживал ниспосланные ему испытания. В чьей жизни было так много страданий – и виновницей их была я! А он… Он всегда продолжал меня любить. Несмотря ни на что. Я не могу отплатить ему за его любовь своей жестокостью. Просто не могу. А потом я вспомнила, что обещала себе быть нежной и послушной женой. Кажется, я разучилась держать собственное слово! Вот новости! Меня затопило смятение. Как же так? Какая-то несуразица наблюдается в моих чувствах и эмоциях! Я поймала себя на непоследовательности. Я, которая всегда так гордилась своей логичностью и разумностью! Да что же это со мной! Итак, мною было принято решение: стать женщиной ласковой и любящей. У меня были причины сделать такой выбор. Я прекрасно помню все эти причины. Я прекрасно помню все свои аргументы, которые имелись к тому, чтобы счесть графа де Ла Фер достойным такой перемены во мне. И что ж? Я забываю обо всем этом и нарушаю свое решение. Отрекаюсь от графа, возвращаюсь к прежней себе, строю новые жесткие планы. И все это – всерьез, по-настоящему. Не проходит и недели… и я снова вспоминаю свое первое решение и отказываюсь от второго. И снова мне кажется, что правда там, где я сейчас. Два дня назад я считала, что правда в том, что граф – лицемерный бесчувственный человек, предавший меня и не заслуживающий моей любви. Месяц назад и сегодня я считаю, что граф – мужественный человек, всей душой любящий меня и заслуживающий моей преданности. И к той, и к иной позиции у меня есть свои нерушимые аргументы… которые уже не кажутся мне нерушимыми, когда я меняю свое мнение. Что за флюгером я стала! Как могут чувства быть столь непостоянны! Со мной никогда раньше такого не случалось, и я была в растерянности. Как понять, где правда? Какие чувства – настоящие? Когда все реально, а когда я заблуждаюсь? Еще неделю я мучилась этими колебаниями. Я не могла понять себя и свои чувства. Меня мучило, что я не могу разобрать, где же правда. И что же мне делать? Я совсем истерзалась и измучилась. И тогда я вспомнила, что есть же граф. Вот пусть он и решает! Почему это я должна вечно все решать! Вот как он скажет – так и хорошо! У меня как камень с души свалился. Все оказалось так просто! А вскоре приехал муж. Уставший, но радостный от встречи со мной. Он смотрел на меня такими влюбленными глазами, ничего не говорил, только улыбался. А я тоже улыбалась и была счастлива. Я не рассказала ему о своих переживаниях. Мне было стыдно. Я и так довольно неуравновешенная особа, мне не хотелось признаваться, что я настолько истерична и устраиваю такие трагедии по-пустому. Я не хотела волновать графа этими мыслями… да и стыдно, так стыдно…. И я промолчала. И был у нас в семье мир и спокойствие. Пока к графу опять не зачастили его странные гости. Сначала я терпела, держала себя в руках. Когда накатывала обида – вспоминала, что эти чувства – неправда. Боролась с собственной импульсивностью. Старалась, чтобы граф не заметил моих терзаний. Не хотелось его беспокоить, да и – ну разве о таком расскажешь? Это же просто смешно, что я так переживаю из-за каких-то визитеров! В конце концов, граф - мой муж, а не мальчик на побегушках, который обязан всю свою жизнь посвятить сидению у моих ног! Он имеет право на свои дела, в которые я не посвящена. Он имеет право встречаться с людьми и не звать меня. Почему же так обидно? И так тяжело… Я всерьез гордилась своим самообладанием и тем, что из меня получается такая примерная жена! Но однажды граф опять собрался в какую-то таинственную поездку, даже не сказал, куда. Я опять все надеялась, что он возьмет меня с собой. Потом хотела сама попроситься. Потом вспомнила его «Мне все равно!»… и промолчала. Проводила графа, поднялась к себе. Легла ничком на кровать и плакала, плакала. Я выплакала всю себя. А потом бешено разозлилась. Как! Я – плачу из-за мужчины?! Ниже пасть невозможно! Как это унизительно, плакать из-за того, что мужчина не взял тебя с собой! Что я, его игрушка, что ли?! Я не позволю так поступать с моими чувствами! …в этот раз графа не было всего неделю, и он вернулся в разгар моей истерики на тему «Я гордая независимая женщина». Я не вышла его встречать; в тревоге он поспешил ко мне, беспокоясь, что я заболела. Я не изволила открыть дверь и прогнала его. Не знаю, о чем он думал в эти дни; я пускала к себе только слуг с едой и не выходила из своей комнаты. На третий день он решительно вломился ко мне, наплевав на мои запреты. Я в гневе швырялась в него подушками и книгами. Но он умудрился прорваться через мой артобстрел и крепко взять меня за руки (о, я и забыла, что иногда его руки делаются по-настоящему железными: не вырваться!). - Анна, ради Бога! – пристально смотрел он мне в глаза. – Объясните уже, что произошло?! Я хотела было сказать, что почему же он не берет меня с собой в поездки, но в моем воображении это прозвучало так по-детски обижено и беспомощно, что я промолчала и нахмурилась. Не дождавшись от меня ответа, граф заметно помрачнел. Отпустил мои руки, отвел взгляд. Кажется, тихо вздохнул. Вышел, не сказав ни слова. Я больше не запиралась, но и он больше не приходил. Дня через три я сдалась и отправилась сама его искать. Муж обнаружился в саду, сидел возле своего любимого пруда. Я прислонилась к дереву, с улыбкой гадая, заметит ли он мой приход? Я хожу совершенно бесшумно. Но он вдруг дернулся и обернулся, точно почувствовал мое приближение. Его горящий острый взгляд заставил меня замереть и затаить дыхание. Он поднялся, не отрывая от меня глаз, сделал шаг ко мне. Я улыбнулась и протянула ему руку. - Анна! – весь разулыбался он, в одно быстрое движение оказываясь рядом и целуя мне руку. – А я уж было думал… - старая-добрая каменная маска, быстро сменившаяся прежней живой улыбкой. Что он думал? Что я уйду? Снова предам его? Я первой обняла его и поцеловала. Сердце сходило с ума от нежности. Я никогда, никогда не предам вас, мой граф!
Однако ж, чем больше проходило времени, тем очевиднее был тот факт, что я не отношусь к числу счастливых женщин. Мои отвратительные метания продолжались. Я старалась скрыть их от графа, но, наверное, это не всегда получалось у меня хорошо. Я взаправду хотела сделать графа счастливым. Но не ценой же собственной жизни! Я так не могла: у меня ничего не получалось. Регулярно я скатывалась в прежние мысли о том, какой же граф негодяй и как отвратительно послушна я с ним, хотя он этого не заслужил. Обида разъедала меня изнутри. С каждой неделей она становилась все сильнее. Я не могла толком объяснить, на что именно я обижена. Может быть, на то, что граф принял меня и мою любовь как нечто само собой разумеющееся? Не знаю, ничего не знаю. Мне было так тяжело со всем этим, а он и не замечал даже! Я чувствовала себя преданной из-за того, что он не замечал моих внутренних терзаний: хотя я сама и старалась всеми силами их скрыть, из стыда и гордости. Все было так хорошо… внешне… Дура, чего еще мне надо? Какая женщина может похвастаться таким замечательным мужем, как граф де Ла Фер?! Отчего же я постоянно так предаю его в своих мыслях и чувствах? Наверное, я просто не создана для того, чтобы любить. Это не в моей природе. Должно быть, я очень холодная и злая женщина, которая просто не умеет и не может принадлежать мужчине. Я такая глупая, думала: достаточно решить! И что? Нарешала тут… Я стала чаще устраивать скандалы и истерики: постепенно мой муж привык к этому и перестал бегать за мной из-за каждого каприза, и это только усугубило мое плохое настроение. Обида и досада копились во мне. Былые тепло и близость пропали из наших отношений, и я не пыталась их вернуть. Мы начали отдаляться друг от друга, но мне было уже все равно. И вот однажды вся эта ситуация разразилась кошмарным скандалом. Мы собирались вечером пойти вместе в сад. Редкое для нас теперь явление! Однако в наших отношениях вновь наметилась оттепель, вернулась некоторая романтика – и вот мы собрались в сад! И надо же было такому случиться, чтобы перед самой прогулкой к графу прибыл очередной его таинственный гость! Мне было больно, досадно, обидно. Так хотелось немного нежности и тепла… Тогда я попросилась с графом: принять гостя, участвовать в их разговоре. Я никогда не просила этого: боялась отказа, вспоминая то далекое «Мне все равно». Но тут у нас все было так хорошо, и я поверила, что муж мой мне не откажет…. Я набралась решимости и попросила; он отказал безоговорочно, сказав, что это неженское дело. Я вспыхнула и оскорбилась до глубины души! Ах, неженское?! А ничего, что от меня зависела судьба Франции?! Ничего, что я интриговала наравне с великими мира сего?! Что это мне кардинал поручил уничтожить герцога Бэкингема?! И после этого, видите ли, граф де Ла Фер изволит считать, что это не мое дело! Я зло заорала на графа, что все равно спущусь и приму гостя, и он меня не остановит! Я хозяйка этого дома, и наши гости – это мое дело! Муж что-то говорил, отговаривал меня, я плохо понимала за своей яростью, рвалась к лестнице. Он держал меня, я вырывалась. Я клялась всеми святыми и преисподней, что никто меня не остановит и я все-таки спущусь в гостиную! - Никто не остановит?! – вдруг разозлился граф. – Анна, вы испытываете мое терпение! - К черту твое терпение! – вырывалась я. – Я иду вниз! - Ты никуда не идешь! – он затолкал меня в комнату. – Я еще раз повторяю: это неженские дела, и тебе нечего делать сегодня внизу! Я исподлобья глядела на него с середины комнаты; он стоял в дверях, пристально уставившись на меня. - Ты меня здесь не удержишь! – непокорно заявила я. – Все равно я спущусь! Я знала, что графу некогда спорить со мной, и легче мне уступить, чем разводить скандалы, когда тебя в гостиной ждут. Я ожидала, что он прекратит эту комедию, мы наконец спустимся вниз и примем гостя, как полагается в нормальной семье. Вместо этого лицо мужа закаменело, он выругался, вышел из комнаты, захлопнул дверь и… …запер ее. Если бы он всадил в мою грудь кинжал – и то не было бы так больно. Мой муж попросту запер меня, как ненужную вещь. Как надоевшую собачонку. Его не интересуют мои чувства. Он даже не спросил меня, почему я так хочу пойти с ним. Он принял это за каприз и не стал рассматривать всерьез. А потом попросту запер меня. Запер. Хотя обещал никогда, никогда больше так не делать! Нахлынувшие было эмоции словно стерло. В полном безразличии я села прямо на пол. В голове крутилась одна мысль: он снова меня запер. Через несколько минут я собрала кое-какие вещи и вылезла в окно. Скоро быстрый конь уносил меня далеко, далеко. Все дальше и дальше от дома этого проклятого графа. Мне не было больно, мне не было страшно. Мне вообще не было. Ничего не было. Чувств как будто не стало. Легкость восприятия, безразличие ко всему. Тяжело добраться до Парижа, особенно, когда не знаешь дороги. Но я добралась. Мой особняк действительно стоял нетронутым, как будто я уехала только вчера. Все вещи на своих местах. Такое привычное… и так забытое. Первое, что я сделала, - велела найти моего сына. Поздновато у меня материнские чувства проснулись? Возможно. Интересно, граф знает, что у меня есть сын? А если знает – почему не послал за ним? Ревнует? Мысль о графе была вялой и безынтересной. Мне было уже все равно. Я начала другую жизнь, в которой ему нет места. Вторым моим поступком был визит к кардиналу. Сей доблестный политик, если и был удивлен моему появлению, не показал этого, только заметил: - Признаться, миледи, я не рассчитывал увидеть вас вновь. - Ваше высокопреосвященство, - поклонилась я, - у моих врагов высокие стены и крепкие решетки на окнах, но разве этим можно остановить меня? - У ваших врагов... – задумчиво повторил кардинал, глядя на меня острым взглядом. – Помнится, незадолго до вашего исчезновения, миледи, у нас имела место сделка. Вы свою часть уговора выполнили, а вот награды еще не получили. Ага, так Фельтон все-таки убил Бэкингема! Отлично! - Мне не надо иной награды, кроме как иметь честь служить вашему высокопреосвященству, - снова поклон. Ришлье был явно доволен мною. - Хорошо, миледи, - промурлыкал он, - я дам вам знать, когда мне понадобятся ваши услуги. Полагаю, вы снова займете подобающее вам место в свете. Я ушла с аудиенции довольная донельзя. Все прошло великолепно! Я снова в фаворе у кардинала, я в Париже, я свободна и молода! Жизнь налаживается, господа! …так я и зажила в своем доме на Королевской площади. Я предпочла имя леди Кларик: слава Богу, ассортимент моих имен был достаточно богат, чтобы было, из чего выбрать! Кое-какие знакомства мне удалось восстановить быстро. Для непосвященных я была в поездке на югах, восстанавливала здоровье. И впрямь, я изрядно похорошела, так что армия моих поклонников снова стала осаждать мой салон. Я завела новые полезные знакомства, снова погрузилась в мир интриг и светских игр. Вскоре нашелся Джон; очень вовремя. Кормилица, не получая от меня денег, хотела уже выгнать моего мальчика! А ведь ему было всего пять лет! Боже мой, сын лорда Винтера стал бы бродяжкой! Он не узнавал меня: последний раз я видела его еще младенцем. Дичился, даже боялся. Я наняла ему учителей: пора уже получить подобающее его происхождению воспитание! Так и вижу, что мой драгоценный шурин этим бы не озаботился! Итак, жизнь моя наладилась. Мое торжество омрачало только то, что некий гасконец благополучно женился на своей галантерейщице (и куда они мэтра Бонасье спровадили? неужто отравили?), и в чине лейтенанта мушкетеров портил кровь гвардейцам его высокопреосвященства. Но у меня в голове уже роился вихрь коварных интриг, и я знала, что смогу здорово подпортить ему жизнь. Я снова чувствовала себя сильной, уверенной в себе. Моя жизнь была в моих руках, и теперь я ее не выпущу. Мне казалось кошмарным сном, что я могла всерьез любить мужчину. Это отошло в прошлое: новые дела и заботы заняли меня. Единственное, что меня тревожило, - отсутствие у меня любовника. Нет, было достаточно увальней вокруг меня, жаждущих добиться моей благосклонности; но их внимание, раньше так необходимое мне, теперь скорее вызвало досаду. Мне были неприятны их ухаживания. Скорее всего, это нервы. Я слишком измучилась всей этой историей, и мне требуется время, чтобы восстановиться и прийти в себя. Время, время! У меня его вечно не было! Едва вернувшись в Париж, я сразу закрутилась в делах. Некогда было вздохнуть, некогда было задуматься! Жизнь, насыщенная, яркая, кружилась вокруг меня. Я даже не заметила, как прошло полгода. Много времени у меня отнимал мой салон. Я завела привычку устраивать в свой гостиной светские приемы, посвященные литературе и искусствам. Благодаря моему острому от природы уму и начитанности (в последнее время я так много прочитала…) салоны эти прогремели на весь Париж! Однажды ко мне явился сам кардинал, говорил мало, больше смотрел с прищуром на моих гостей. То, что он был доволен, я поняла позже: ко мне толпой повалили талантливые поэты, музыканты и художники, направленные сюда рукою Ришелье. Стояла ранняя осень. В моем салоне была пока только одна гостья: мы пили с ней чай – привычка, привезенная мною из Англии! – и неспешно беседовали о последнем бале в доме старшин. - Ах, дорогая! – фамильярно воскликнула гостья, довольно знатная графиня. – Вы все хорошеете! Мой милый кузен не спускал с вас глаз на балу! - Польщена таким вниманием, - скромно опустила я ресницы. Гостья что-то продолжала щебетать о своем кузене: наверное, хотела со мной породниться. Забавно будет, что я отвечу мужчине, осмелившемуся сделать мне предложение? «Ах, сударь, такая неувязка! Я, знаете ли, немного замужем!» Меня так рассмешила подобная ситуация, что я чуть не пропустила, как графиня сменила тему, и с кузена перешла на какого-то знакомого, который жаждал быть мне представленным и попасть в мой салон. Позже я неоднократно жалела, что, увлеченная своими мыслями, пропустила имя этого знакомого. Но было уже поздно: на следующий день эта несносная дама любезно представила мне графа де Ла Фер! Его явно забавляла ситуация! За потоком обычных светских любезностей, им произнесенных, я угадывала насмешливую иронию. Он осыпал меня комплиментами (Боже, что ему вздумалось издеваться!) и говорил, что вконец очарован мной и однозначно влюбился с первого взгляда. Графиня умилялась. Я впадала в ярость. Салон удался! Кое-как заняв своих гостей, я грозно вытащила графа на балкончик с намерением устроить ему скандал. - Вы никогда не оставите меня в покое?! – прошипела я. – Что за спектакль вы тут устроили! - О, жестокая! – комично возроптал граф. – Я открыл ей свое сердце, а она высмеивает меня! На что надеялся я, безумный, когда она так мило увлекла меня в это уединенное место? На поцелуй, не меньше! А мне досталась такая отповедь! – веселился он. - Шут! – я решила не опускаться до того, чтобы навешать ему пощечин, а просто гордо уйти. Но планам моим не суждено было сбыться: настырный граф схватил меня за руку, пал на колени и воззвал: - Не будьте так жестоки, выходите за меня замуж! Я аж перестала вырываться от удивления. Граф спятил?! Меня пронзил ужас: а что, если это действительно так? О, господи! А если я - причина этого сумасшествия?! Да, я была в обиде на графа и негодовала на него, но я не желала ему такой участи, видит Бог! Я с тревогой, замирая сердцем, вгляделась в его лицо, находя в нем все больше признаков сумасшествия: - Оливье, вам дурно? – как можно мягче спросила я. Граф с покаянным видом поднялся с колен и хмуро заявил: - Анна, ну что вы всегда так странно все воспринимаете. И ушел. О. И что это было? О. Просто не знаю, что и думать. Как это вообще называется? Точно: сошел с ума. Бедняга! Я полночи провалялась без сна. Моя совесть грозно напомнила мне о своем существовании. Кажется, в своем стремлении к свободе я не учла, что и мужчины не всесильны, и у каждого есть свой предел. Да, мой муж – сильный и волевой человек, но сколько же можно было расшатывать его психику? Видимо, мой последний побег его доконал. Боже, что же теперь делать? Надо же сообщить кому-то, вдруг он дел натворит? Послать, что ли, записку к этому его шевалье д’Эрбле? Я с трудом забылась сном, утром была злой и тревожной… А тут еще предмет моих тревог изволил почтить меня ранним визитом! Сегодня граф не казался таким уж сумасшедшим, но, кто знает, может, у него это приступами? А пока – обычное утомленное лицо, уставшие жесты, все та же каменная маска. Я даже не заметила, что абсолютно неприличным образом в упор его рассматриваю. Очнулась, когда поняла, что мы уже довольно долго молчим и пялимся друг другу в глаза. Я смутилась; он вздохнул. Потом заговорил: - Простите меня, сударыня, я, кажется, вчера был изрядно пьян. О! Как я могла забыть! Ну конечно, это все объясняет! Я почувствовала такое облегчение от мысли, что с рассудком графа все в порядке, что невольно воскликнула: - Слава Богу! Он абсолютно неожиданно улыбнулся широко и открыто: - Вот уж не ожидал, что это вас обрадует! - Я просто подумала, что вы сошли с ума, - разулыбалась в ответ я. Улыбку с его лица как ветром согнало. Враз хмурый, словно постаревший, он горько сказал: - Да, пожалуй, я сошел с ума. Разрешите откланяться! – развернулся и быстро направился к выходу. Легкий ступор, в который я впала, позволил ему дойти до дверей. - Подождите! – вдруг воскликнула я, сама не знаю, почему: я вовсе не хотела его задерживать! Он медленно обернулся. Мне показалось, что мое сердце никогда не билось так быстро и остро. Я чувствовала дурноту, почти падала в обморок от такого бешеного сердцебиения. И все-таки я кое-как взяла себя в руки и улыбнулась: - Вы не останетесь даже на чай? Я почувствовала его колебания и добавила тихо: - Пожалуйста. Он словно что-то решил для себя: - На чай? С удовольствием. Какой демон дернул меня за язык? Я не хотела этого говорить: оно само сказалось. - На чай – или навсегда? Как только я произнесла эти слова, я поняла, что это – самый главный вопрос в моей жизни, и от ответа графа зависит все в моей судьбе. Он смотрел на меня долго, очень долго. - Пожалуй… - наконец медленно проговорил он. – Я несколько задержусь здесь. Возможно, что и навсегда. От слабости у меня кружилась голова; он как почувствовал это, подошел и поддержал меня. Я с трудом воспринимала действительность. В этот момент я остро понимала вещи, ранее недоступные мне. Я несомненно и явственно чувствовала себя частью этого огромного, прекрасного мира. Небывалое чувство единения со всем сущим захватило меня; я не понимала, что со мной происходит, но меня это не пугало. Наоборот: мне казалось, что я впервые дышу, вижу, слышу. Каждая мелочь была так значительна и уникальна; но важнее всего была рука графа на моей талии и его глаза рядом с моим лицом. Вдруг я все вздрогнула, внутри меня, где всегда царили потемки, словно вспыхнул свет: я поняла. - Я люблю тебя, - сказала я ему. – Я люблю тебя, понимаешь? Он улыбался очень нежно. Я никогда раньше не говорила ему таких слов. - Неужели я этого дождался? – я с ума сходила от переполнявших меня чувств, рожденных его голосом. - Разве можно не полюбить вас, граф? – я робко коснулась его лица ладонью. Он грустно усмехнулся и крепко прижал меня к себе: - Честно говоря, я уже не верил. Я улыбалась: - Да, ну и злющая же жена тебе досталась! - Такой и люблю, - улыбнулся он и поцеловал меня. А что было дальше? А дальше была жизнь.
Отправлено: 15.12.13 06:39. Заголовок: И мне эта вещь понра..
И мне эта вещь понравилась - поворот событий и неожиданный, и логичный одновременно. Но тут же посетила уныло-прозаическая мысль: графу предстоит неприятное открытие - Джонни. А Джонни - граф...
Отправлено: 15.12.13 07:53. Заголовок: Анна Винтер пишет: ..
Анна Винтер пишет:
цитата:
Стокгольмский синдром – защитная реакция психики, при которой узник или заложник начинает оправдывать своего тюремщика, в конце концов проникается к нему симпатией и чувствует с ним особую связь. Многие исследователи полагают, что одна из разновидностей стокгольмского синдрома – это любовь к человеку, который оказывает над тобой насилие.
Это и есть садомазохизм. Многие, интересующиеся садомазохизмом, говорили именно про "особую связь".
Отправлено: 16.12.13 16:06. Заголовок: Всем доброго времени..
Всем доброго времени суток, очень приятно, что мое творчество пришлось вам по душе!
Наталья, я думаю, у графа и Джонни все сложится. В "Десять лет спустя" граф показан отличным отцом, и он очень любит свою жену, значит, сможет принять ее сына. Даже у Дюма он испытывает к Мордаунту некоторую слабость; а уж тут, где они познакомятся, когда Джонни еще ребенок.... и Анна с ними... Хорошая семья получится))
Элен де Сент-Аман, у мазохизма и Стокгольмского синдрома действительно есть общее - "особая связь". Поэтому я уточнила, что Стокгольмский синдром не является мазохизмом. при мазохизме человек упивается своими страданиями, наслаждается ими, провоцирует на то, чтобы ему причиняли страдания снова и снова. Стокгольмский синдром, напротив, естественная защита от страданий. он побуждает человека наладить общение с источником боли, чтобы эту самую боль снизить, избежать страданий. Человек со Стокгольмским синдромом не получает удовольствие от страданий, старается их избежать.
Сталина, благодарю, высокая оценка всегда приятна)))
Аннэс, признаюсь, что каждый день заглядываю сюда - перечитать финальную сцену. )) Я сейчас всё думаю о выборе, который предоставляют люди друг другу в паре. Например, можно обнять девушку, почувствовать, что она сопротивляется, и... либо решить, что ты знаешь, чего она хочет, и держать в объятиях, пока она не обнимет в ответ; а можно обнять, отпустить и дождаться, пока она тебя обнимет. ИМХО, эта разница говорит о том, считает ли один другого человеком, согласен ли предоставлять ему выбор. И вот Анна ему выбора не оставила, человеком не посчитала - и он оскорбился. Он-то настолько её человеком считал, что ничего вообще не проверял - что сказала, то и правда! Ну и, в "Юности мушкетёров" Атос предложение делал по-другому, со всем уважением к ней. За что и люблю! И вот что я увидела: в самом начале отношений Анна не дала ему сделать выбор, не посчитала человеком разумным - и все помнят, что было. Потом (хоть бы так случилось на самом деле!!!) Атос не дал выбора пленом, и что-то у меня чувство, что он не давал ей общаться, чтобы не очаровала и не очаровалась кем-то другим. И Анна в любви не признаётся, потому что любви без предоставления выбора не существует. И может признаться уже потом, чувствуя совершенно свободно, что неприятны ей ухаживания других людей, помня, что он за ней не помчался, и убеждать ни в чём не стал, и не ворвался в дом насильно, а дождался согласия (настоящий Атос!). И вот тут она успокоилась и сняла оборону, и почувствовала, наконец, что живёт по-настоящему, и вспыхнул свет там, где всегда были потёмки... Но случилось это только тогда, когда она предоставила выбор ему - признала в нём человека! Всё-таки как хорошо любить, а не изображать любовь!
Отправлено: 18.12.13 04:16. Заголовок: Сталина А она и ве..
Сталина
А Анна и ведет себя как влюбленная женщина ( у них с графом отношения резко переменились в день приезда Портоса). Они стали близки физически, и здесь уже восхищаешься графом- какая выдержка у мужика! Ведь Анна полностью в его власти была- делай с ней, что хочешь. А он это "сделал"- когда жена сама в его постель пришла. САМА! И ждет мужа с нетерпением, и готова простить ему отсутствие, и для Анны становится немаловажным КАЖДОЕ его слово! А как мило графиня де Ла Фер оскорбляется, когда муж внезапно возвращается домой, проводит с ней несколько часов- и дальше исчезает! А вот в этом как раз его характер- забыв о делах, об усталости, сделав огромный крюк- приехать к любимой женщине и урвать хоть несколько часов любви! Романтик! И самое потрясное- они с первых же строк узнаваемы! И граф,и его графиня!
Отправлено: 18.12.13 05:11. Заголовок: Анна Винтер, да-да-д..
Анна Винтер, да-да-да! Они настоящие! Я размышляла над тем, почему она ни разу не признавалась ему в любви раньше? Хотя бы в приступе ревности: я так тебя люблю - а ты мне совсем не доверяешь! И подумала, что, видимо, то, что она не сама его выбрала, а "так получилось", она и молчит. А когда почувствовала, что совершенно свободна, и может, но не обязана быть с ним - и поняла, что любит!
цитата:
Так вам и надо, граф! Я вам еще припомню, что вы были меня влюблены! Помяните мое слово, так припомню, мало не покажется!
Отправлено: 03.01.14 18:20. Заголовок: Как же я восхищалась..
Как же я восхищалась этим чудом на Фикбуке, и вот увидела его здесь! Я так думаю, Атос и Джонни поладят. Граф к детишкам относится тепло, Джонни просто невозможно не любить. Всё наладится. Может Оливье даже малого усыновит. Вполне такое допускаю.
Все даты в формате GMT
-2 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
